Не сговариваясь, бежим на кухню. На блюде с остатками лимонного пирога лежит открытка. Синее небо с розовой каймой заката. Мы точно не могли ее здесь забыть, пакет разбирали в гостиной, и бумага такая плотная, глянцевая, яркая, проглядеть невозможно. Мы с Танькой переглядывается и одновременно тянемся к открытке, переворачивая ее.
«Небо такое красивое, хоть плачь. Люблю.»
У меня начинает звенеть в ушах. Танька бледнеет, молча достает из шкафа бутылку коньяка и три рюмки. Наливает коньяк, мы чокаемся и пьем, так же молча идем к окну. Танька сражается с жалюзи, я открываю створки настежь.
Небо изумительное. Закат полыхает, словно зарево пожара. Возле Танькиного дома лес, и вот над ним занимается рдяным огнем серое, почти седое зимнее небо, прямо над кронами распускающееся синим, словно художник уронил каплю краски на холст. Совсем над домом оно неожиданно ясное, густое и фиолетовое, и звездный мост складывается в улыбку.
Мы стоим, завороженные зрелищем, довольно долго. Когда отходим от окна, обнаруживаем, что промерзли насквозь.
Вернулись к столу, Танька моет три пустые рюмки и прячет в шкаф. Я бережно убираю последнее письмо к остальным открыткам.
– Когда увидимся?
– На годовщину? Испеку такой же пирог…
– Хорошая идея оказалась. Я думал, лимон и шоколад несовместимы…
– Глупо думал! – Танька щелкнула меня по носу.
И правда, глупо. В правильной пропорции, под хорошей коньячной пропиткой, совместимо абсолютно все. Я иду домой, глядя на звезды, и вижу в бархатной синеве танцующего бога: алмазная россыпь изгибается, звенит браслетами в такт шагам, бьет пяткой в пол, вскидывает руки, кружится и взлетает над бесконечной чередой домов и деревьев, зажав в руке падающее за горизонт солнце-апельсин, запрокидывает голову, и в особо яркой звезде, мерцающей в пульсации алого и розового, я со всей ясностью различаю маленькую жемчужную сережку.
