После того я всячески поддерживал реноме отшельника, в политические дебаты не встревал, косил под аутиста, блаженного исследователя центурий Ностардамуса и ведьмака с нехорошими глазами.
Пробубнив несколько уроков, я уходил домой, запирался в келье и читал. А ещё вспоминал Майю, Алевтину Фёдоровну, порой – Миросю, или слушал музыку, уставившись в серое ноябрьское окно. Но чаще думал об Ане, о вине перед ней и грехе, который допустил тем, что не согрешил.
1985 – 1989. Городок
В мудрых книгах пишут, что случайностей не бывает, и дед о том повторял. Не случайно вошла в мою жизнь восьмиклассница Аня, иные звёзды и звёздочки, которые терзали и грели сердце, вели его дорогою Любви. Не была случайностью и моя «первая любовь», ставшая больше противоядием, чем радостью.
Мою «первую настоящую» звали Зиной. Когда судьба нас свела осенью восемьдесят пятого, ей исполнилось четырнадцать, мне шестнадцать. Странным было место нашего знакомства – в больнице, где мы оба лечились. Ещё более странно развивались отношения.
Боясь показаться навязчивым и следуя опасениям сердечного Пьеро, я предложил Зине «дружбу», на которую та согласилась. Девочка по выходным приходила на «наше место» возле пруда, близ её дома. Там мы проводили свидания, разместившись по разные стороны скамейки.
Я рассказывал Зине о книгах, давал читать свои и не свои, переписанные в «Заветные тетради» стихи, и не мог решиться взять её за руку, не говоря о «большем». Так и свиданьичали мы в течение двух лет: периодически ссорились, расходились, потом мирились и сходились благодаря моей родственнице Наташке – Зининой однокласснице.
За любовными мытарствами я проворонил аварию в Чернобыле, слоняясь в ту апрельскую ночь берегом речки после очередной ссоры. Охлаждая разбитое сердце, я ловил ртом капли предутреннего дождика, полоскал лицо небесной влагой, отдающей горелым пластиком. И даже когда узнал, что, ОКАЗЫВАЕТСЯ, пил страшную непонятную радиацию, о которой ничего не знал и знать не хотел, мне это выдалось сущей ерундой по сравнению с Зининой недоступностью.
Мой заветный детский опыт оставался отвлечённой теорией и наяву ничему не способствовал. Это было два разных мира, разделённых пропастью между тем, что хочется и тем, как положено вести себя воспитанному юноше.
Юрка советовал быть с Зиной смелее, а то отобьёт какой-нибудь решительный хлыст, потрогав там, где я боялся. Об этом и Демон напоминал, заставляя не раз её трогать, но только в предсонных фантазиях. Наяву же я не мог нарушить созданный образ Дамы сердца. Воспевая Зину возвышенными рифмами, мне кощунственно было представить, как она ест, пьёт, чихает, сморкается или производит иные природные действия, присущие людям.
