Замолкла Мирося, укуталась покрывалом. Соседская возня затихла. Глянул на часы: начала шестого. Скоро пойдут троллейбусы, нужно собираться.
– А теперь мои последние гульки, – сказала Мирося. – Макар сам порадив поступить в Киев на заочное, даже направление из области достал. Видел, бедный, как чахну – последние годы в наших краях ни геологов, ни солдат, ни строителей. Но для себя решила: отгуляю эти сессии, получу диплом и вгомонюся. Навсегда! Покаюсь, приму епитимью. Буду стареть в смирении, деткам себя отдам, Макару. Сильно сдал он последние годы. Такое пережить! Святой человек. Если кого любила в этой жизни – мамку да его. Воздаст Бог ему за терпение.
– Да… – выдохнул, пораженный Миросиным откровением. Как Сидхардха, который впервые вышел из дворца и встретил старика. Вот как у людей, а я на свою судьбу ворчу.
– Что, весёлая у меня жизнь? – спросила Мирося.
– Да…
– Такая бабья доля. Жить хочется – не можется. Любви хочется – а нет её. Ты думаешь, одна такая?
Что мне было ответить. Физичка о том же говорила. Хорошо, что не родился женщиной.
– Много нас таких, – продолжала Мирося. – Только я не терпела, наружу выплеснула, а другие – терпят, пережигают души. Воют ночами, ласки желая, тепла. И стареют… Глянь на Верку с Ленкой – кивнула Мирося на соседок, посапывающих в объятиях кавалеров. – У одной муж – учитель, у другой – шахтёр. Оба алкоголики запойные – ни любви, ни ласки, ни слова доброго. Вот и едут девчата на сессию, чтобы прикоснуться к бабьему счастью, хоть краешком к нему дотронуться, обмануть себя вигаданою любов’ю. Думаешь, не понимают, что тем боровам надо. Но лучше такое, чем ничего.
Замолкла Мирося. Выдохлась. Глядела перед собой невидящими очами, в которых опять заблестели слёзы.
Я поднялся, нашёл скомканные брюки с надорванной мотнёй, расправил, натянул. Хорошо, не обрызганные. Попросил завести в умывальник.
Мирося не ответила, пребывая в своём неустроенном мире. Затем очнулась, привстала с кровати, обула тапки, пошаркала со мной в конец коридора. Сразу куртку захватил и учебники, чтобы не возвращаться.
Она подождала, пока управился, крадучись провела к выходу, стараясь не разбудить спящую за столом вахтёршу. На пороге обернулся. Мирося потянулась, поцеловала в щёку.
– Хай тобі щастить! – еле слышно промолвила на прощанье. – Дай Бог тобі доброї дружини. Люби її!
Ничего не ответил, обернулся и вышел в сереющее ноябрьское утро.
Я ненавидел Миросю за СВОЙ грех. И жалел. Как побитую кошку, у которой нет будущего.
