Я рубил этой кривой палкой так, что сквозь мой грязный овчинок стал проходить горячий пот. Я бил молча, с оттяжкой, с бешеной жестокостью.
Не помню, сколько времени прошло, может быть, час, может быть два, однако я почувствовал, как мою руку вывернуло и исказило болью. Сосновый сук вылетел из моей ладони на несколько саженей и приземлился в глубокий сугроб.
«Ты дурак, если думаешь о мести». Передо мной вновь стоял этот черноволосый человек со шрамом. Его мозолистые руки сжимали недурную оглоблю, откуда он только её притащил…
«Меня звать Виктор Иваныч. Пошли со мной, я научу тебя кое-чему…» Он приобнял меня за плечи и повёл вглубь двора. Через несколько сотен шагов мы оказались около небольшой, очень плотной избушке, находившейся в приличном отдалении от всех прочих зданий.
«Заходи». Ровный тёплый бас прозвучал за моей спиной. Я вошёл внутрь и увидел обычную, тёмную сельскую кузню.
Виктор Иваныч подошёл к огромной печи, заложил в горн крицу* и топливо, развёл первый огонь. Жар постепенно рос, и когда пламя разгорелось, могучие жилистые руки легли на меха. Несколько раз кузнец раскачивал их самостоятельно, но вскоре он подозвал меня и показал, как нужно раздувать пламя. Я начал работу.
Раз за разом я наваливался на меха, а Виктор Иваныч копошился вокруг печи и когда металл в горне ярко заалел, кузнец стал постепенно доставать его. Щипцами он вытаскивал огненный кусок из общей массы, быстро перекладывал его на круглую небольшую наковальню и быстрыми чёткими ударами выводил всё новые и новые гвозди, лемехи, долота, серпы…
Когда крица в горне подходила к концу, он вновь докладывал её туда, и всё повторялась с самого начала.
С меня ручьями лил пот. Мои волосы, некогда бывшие русыми, почернели от копоти. Лицо покрылось тяжелой испариной, я задыхался от жара и дыма, но мне нужно было продолжать раздувать меха… Я понимал, что нахожусь в полной власти у этого человека…
Внезапно всё прекратилось. Виктор Иваныч подошёл ко мне, дал кувшин молока, разрезал ломать душистого свежего хлеба и мы принялись за нехитрую крестьянскую снедь…
Я громко жевал и пил. Мне было пятнадцать, и я вырос в труде. Летом мы с отцом не выходили с поля и работали до седьмого пота, однако никогда я не был столь уставшим. Мои ноги и руки, некогда полные силы, дрожали от напряжения, но… С каким удовольствием я пил то еле тёплое молоко… Макал в него хлеб и с громким хлюпом вонзал туда зубы и дёсны.
Как только мы доели, Виктор Иваныч произнёс:
