Белое вино, наполнявшее пианиста, теперь только мешало, человеку не хотелось импровизировать, и дома он тоже перестал говорить о важном. Только много курил (какой штамп) и дурно спал (еще хуже), но вставал вовремя и торопливо спускался к реке.
В оркестровой яме было душно, шумно и нестерпимо скучно. Неплохая в общем-то музыка звучала, как заезженная и давно надоевшая пластинка, контрабас капризничал и требовал дополнительного внимания. Остальные контрабасы посмеивались в гриф и злорадствовали. В баре ужасно пахло сигаретным дымом, и люди все почему-то были неприятные, особенно женщины. Дома контрабас назойливо вздыхал из угла, а кот временами переходил границы дозволенного.
Как любое сильное желание, которое никак не исполнится, хотя давно уже должно было, оно вскоре начало есть человека изнутри и вызывать раздражение. Так что в итоге он дошел до точки и перестал торопиться. Он успокоился и вернулся в свой привычный ритм опозданий всегда и везде, разве что потеряв точность прицела и сузив свое и без того ограниченное поле зрения. Настолько сузив и ограничив, что в один из вечеров не сразу заметил сияние, исходившее из левой ложи. Честно говоря, контрабасу даже пришлось ему подсказать. Несколько раз.
Свет пролился на нее и вошел вслед за ней. Свет и она подались за скрежетом трамвая и поплыли прочь. Он стоял на углу, не в силах пошевелиться.
Потом он с досады пинал урну, поджидая следующий трамвай. Контрабас в это время стоял рядом, прислонившись к стеклянной остановке, поеживаясь от холода. Трамвай подошел, человек протер полосу наблюдения в заднем стекле и приготовился. Контрабас скромно не напоминал о себе из угла площадки, стоял там в полутьме, рассматривал дождевые разводы на стекле.
На одной из следующих бесконечных остановок позади трамвая рельсы перебежал женский силуэт под зонтом. Зонт был синий, но что-то с ним было не так. Какая-то странная подсветка превращала его почти в абажур, свет из которого падал на плечи, на руки, на всю фигуру целиком.
Человек заметался, заметался от контрабаса к дверям и обратно и, в последний момент выскочив из трамвая, побежал вслед за ней, в темный переулок.
Двери закрылись, и трамвай поехал дальше. Контрабас сначала просто не поверил своим глазам, нет, вы шутите, такое бывает только в кино, но потом заволновался, заскулил как щенок. Весь трамвай обернулся и укоризненно посмотрел на него. Он смутился и замолчал. Трамвай скрипел, контрабас смотрел в протертую щель, начинающую уже снова запотевать, и не знал, что делать.
