Екатерина, вернувшись к себе, не могла уснуть, она была, точно Наташа Ростова после первого бала, полна впечатлений. Решила поделиться ими с бароном Гриммом, села за письмо, описала всё, что припомнила, даже начертила план дворца, указав место, где сидела, с немецкой точностью отметила, сколько времени провела в Таврическом дворце, похвасталась тем, что это их совместная с Потёмкиным постановка. И закончила:
«Вот как, сударь, посреди тревог, войны и угроз диктатора (т.е. короля прусского) мы проводим время в Петербурге»55.
Обошлась казне эта «постановка» меньше, чем освоение Крыма, однако немало стоила. Но ведь, если любить, то любить по-царски…
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
Приветствую Вас, Серкидон!
Позвольте присовокупить к рассказу о князе Таврическом такую историю.
«Однажды, уже находясь в зените славы и могущества, за дорогим столом сделался светлейший князь как-то вдруг мрачен и стал ногти грызть. Гости и слуги притихли, ожидая, что будет. А светлейший молвил:
«Может ли человек быть счастливее меня? Всё чего я ни желал, все прихоти мои исполнялись, как будто каким очарованием: хотел чинов – имею, орденов – имею, любил играть – проигрывал суммы несчётные, любил давать праздники – давал великолепные, любил покупать имения – имею, любил строить дома – строил дворцы, любил дорогие вещи – имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких, словом, все страсти мои в полной мере выполнялись».
С этими словами швырнул светлейший об пол фарфоровую тарелку и мрачнее тучи ушёл в спальню»56.
Заметили, Серкидон, о женщинах ни слова, настолько не считал князь многочисленных поклонниц и любовниц каким-то достижением.
Что же случилось? Всё было у человека, а счастья не было. Или Григорий Александрович его не заметил, или не там искал, и счастье человеческое не в исполнении желаний, а где в другом месте…
Опустошив казну за трое суток на полмиллиона рублей, Потёмкин, простясь с супругой, отъехал в места приложения недюженных сил своих. На юг. Там он продолжил осваивать просторы российской империи и расширять их. А как всё расширил и всё освоил, почувствовал близкую свою кончину. Не мог светлейший жить вполнакала, могучий организм, рассчитанный, казалось, на вечную жизнь, израсходовал он к пятидесяти двум годам… В четырёх стенах умирать князь не захотел, приказал закладывать карету, захотел последний раз увидеть степи, почувствовать ветер с Чёрного моря…
