– Не понял! Что хотите, дорогуша? – затрубил надо мной великан.
– Как… жена? – получилось у меня чуть лучше прежнего.
– Ах, вон оно что? Не знаю, дружок! Мы же только вами занимаемся. Меня пока только ваша голова интересует. Как она? Кружится?
Я не смог ответить, только отвел голову чуть в сторону. Он понял; раскрытыми ладонями взмахнул пару раз в мою сторону, мол, «Лежите, лежите», и шумно умчался. Вместо него появились две шустрые медсестры и с еще большим усердием взялись за моё лечение: внутривенно, внутримышечно, перорально и ещё, бог знает, как у них это называется. Время для меня перестало существовать в его привычном измерении. День спутался с ночью, часы и минуты потеряли смысл.
Не знаю, сколько прошло часов или суток, когда я опять приоткрыл глаза и облегчённо расслабился – ничего вокруг меня не вертелось! «Что же с тобой и со мной случилось? Я ничего не помню. Да и важно ли это? Важно сейчас совсем другое, но что именно?» Этого я не мог вспомнить. Может, потому и моя тревога усилилась настолько, что принялась основательно давить на психику.
И всё-таки я вспомнил! Всё моё беспокойство оказалось лишь о тебе! Просто я до сих пор не смог узнать, где ты и что с тобою стало? Где ты? И потому нет для меня вопроса важнее, но из-за осознания полной невозможности получить хоть какой-то ответ, я принялся громко стонать. Тут же с немым вопросом на лице приблизилась сестричка:
– Вас что-то беспокоит? – участливо поинтересовалась она.
– Жена… – выдохнул я и, о, чудо! Неожиданно получил от нее почти исчерпывающий ответ:
– Я вашу жену пока не видела, но вчера приходила ваша дочь, такая интересная, очень переживала за вас. Она просила передать, что у вашей супруги всё в порядке. Она после кардиологической клиники уже дома, восстанавливается, и с нею постоянно либо она сама, то есть, ваша дочь, либо ваша внучка. Вы не волнуйтесь так… Всё наладится.
Я нашёл силы, чтобы улыбнуться в ответ. От усталости глаза захлопнулись, и опять тяжелыми тучами надо мной покатились страшные, давящие душу, воспоминания.
Помню, даже пребывая в сонной заторможенности, я чутко среагировал на твой слабый зов:
– Сашуль…
Вскочив в сумрачной комнате на ноги, я метнулся к тебе, проклиная себя за то, что заснул, расслабившись из-за длительной нервотрепки неоправданного бездействия:
– Болит, Людок?
– Да! – тихо подтвердила ты. – Очень! Не знаю, почему? Скулы сводит. Невыносимо, – жалобно шептала ты.
Я уже держал тонометр в готовности. Давление перевалило за все мыслимые пределы, потому нагнетать воздух в манжету приходилось настолько сильно, что это само по себе доставляло тебе боль. Но иначе прибор вообще не срабатывал. Я мучился рядом не менее тебя, непрерывно пребывая в отчаянном бессилии и будоражившем воображение неведении. Двести двадцать на сто! Частые выпадения ритма.
