Я опять вызвал «Скорую» и умолял диспетчера приехать поскорее ввиду того, что всё у нас повторилось, а все предыдущие меры (да и в чем они состояли? В кучке таблеток?) оказались бесполезными. И мне опять твердили дежурное заклинание: «Ждите!»
Раньше я не понимал, насколько надежно обыкновенное слово способно прикрывать безответственность недобросовестных людей. Не понимал, как с его помощью нас всегда обрекали на мучения, а себя освобождали от необходимости хоть что-то делать! «Ждите!» И всё этим сказано! Ничего не делайте! Мучайтесь, страдайте, умирайте! Какое им дело! Они ведь вам сказали – ждите!
Это бесполезное для страждущих слово давало чинушам таинственное право никак не реагировать на нужды людей. Оно надёжно ограждало сухарей от любых претензий, от необходимости вникать в чужое горе, защищало от излияния возмущенного бессилия несчастных сограждан, попавших в опасные и непреодолимые для себя обстоятельства.
– Вам же сказали, молодой человек, ждите! – коронная фраза бюрократов любого рода деятельности и бездельников, обладающих над нами хотя бы мизерной административной властью! Такая фраза одновременно поднимает их в собственных глазах и демонстрирует их особое положение над нами. Уже за эту преступную отстраненность от чужих и вполне законных просьб, думал я тогда, их надо судить! А лучше бы вообще, дабы избавиться раз и навсегда от такого отношения к простым гражданам моей страны, приговаривать к расстрелу! Нечего им свои обязанности превращать в бесконечное издевательство над соотечественниками и распространять всюду липкую заразу безответственности!
«Если что-то с тобой… Пусть они пеняют на себя! – пронеслось в моей голове. – Кто что заслужил, то от меня и получит! Мне терять будет нечего!»
И всё же, как бы я не переживал, какие бури ни кипели бы во мне, готовые вырваться наружу разрушительным ураганом, мы с тобой продолжали покорно ждать. Ведь ты не имела достаточно сил даже приподняться, а я, то сидел рядом, то метался где угодно, не в силах смотреть на твои страдания, и, едва сдерживая себя. И всё же не выдерживал, срывался, рыдал в другой комнате от изматывающего бессилия. Затем опять измерял тебе давление, записывал его на всякий случай, рассчитывая, что это как-то поможет врачам, давал заведомо бесполезный нитроглицерин, валерьянку, чтобы уменьшить твои страхи, менял остывшие у ног грелки с водой.
Я был напуган возможностью неожиданных и самых страшных перемен в нашей жизни, о которых старался не допускать даже мыслей. Я не позволял себе думать о страшном, хотя оно стояло рядом, буквально, за порогом и могло легко проникнуть к нам. Я не впускал в себя самые ужасные мысли, но они всё равно давили на меня, непосредственно не касаясь, лишь переплетаясь с моими непрекращающимися заботами о тебе, о тонометре, о телефоне, о грелке, о лекарствах, о какой-никакой еде (моя хроническая язва в самый неподходящий момент активно заиграла против меня свою подлую партию).
