Легенды о великанах, карликов и о драконах стаях.
Всегда жил я ими, не зритель, не читатель, а участник.
Но путь мой двойственный; герой или изгой.
Легенды о химерах, с головою льва на змеиных шеях.
Писал о существах и выращивал истории словно садовник.
Но жизнь моя двойственна; горе или покой.
Одно из двух, но если не выбрать ничего, то будет пустота,
Ни замков, каменных, воздушных;
ни надежд, духовных, простодушных.
Ни любви, минутной, вечной;
ни смерти, долгой, скоротечно быстрой.
В итоге ничего, но здесь встревает новый персонаж, темнота.
И заполняет пустые пространства, камеры души полых и душных.
Затем и свет, сиянием заботы чистой.
И снова жив, и руки, спешат творить.
Невзирая на прошлые заслуги,
пока вдохновение кружит и будоражит,
Неистовые замыслы в мир воспроизводит; под руку с музой.
И убийцы не торопятся убить,
невиновные заключенные не спешат лукаво мстить.
Но погодя оно ехидно изменяет и, наконец,
не попрощавшись, легкомысленно уходит.
Но не сожалеть и не винить,
ведь были не связаны ни одной брачной иль дружной узой.
Чувство это было и сейчас, событие мистично и довольно необычно.
Неловко и непривычно; винил себя я в грехах,
может быть не свершенных.
Ранил словом, ушиб поступком, трудно, распознать свою вину.
Вел себя довольно аристократично?
Скучно? Может быть, всё дело в чертах моего лица искривленных.
В такую минуту не мешало бы, вкусить немного,
погреб старого вина.
Взор снова опечален и в членах усталость.
Прогрызают черви мою скучную память; образы жестоки,
Перед очами все злейшие пороки;
нужно перед собой стену забвения в порошок снести.
Мысли, вы не знаете краткость.
Помощники в моем самоубийстве, кто ни как иная,
как старость; пожизненные сроки.
Забыв свои первоначальные истоки;
думал – пора идти.
Ехидная луна, лукаво улыбалась, сквозь облака.
Что за ерунда! И я пришел в себя, немного погодя.
Кладбище заупокойную пела и что-то за крестами заскрипело.
Как будто лязганье зубов; я побежал, на свет далекого огонька.
Померещилось привиденье в такую сумрачную ночь;
бежал, за спину не смотря.
Оживали мышцы тела, за это время, еще больше потемнело.
Парадиз всё ближе, но страх не давал мне обернуться.
И вот я увидел неясный огонек, не звезды были, не луна,
а свечение зажженной лампы.
Замедлил шаг, поник, приблизившись, узнал,
с лампой стоял старик.
Я желал сказать, а он желал рукой перекреститься.
В прозрачном перевернутом сосуде, горел огонь,
и искры извергали залпы.
Мой внешний вид, пошатнул бы любого,
