Виталик молчит, смотрит на сверкающее распятие, и отец Алексей тоже смотрит на него, на распятие. Будто там есть ответ на все-все вопросы. А они, вообще, есть, эти ответы?
Виталик отрывается от блеска на столе, берёт священника за руку: «Это как Бога убить. Как такое можно простить, отец Алексей?»
5.
«Тело Христово. Во оставление твоих грехов… Кровь Христова. Во оставление твоих грехов…» Он идёт вдоль алтарной ограды, причащает своих прихожан. Кто-то доверчиво открывает рот, кто-то протягивает руки: взять облатку, придержать чашу. «Идите с миром!», отпускает он их и ждёт новых, когда они преклонят колени. Чтобы принять тело и кровь убитого Бога. «Как такое можно простить?», думает священник, разнося дары, «А как по-другому? Нет других путей, только этот. И можно себя не простить, это правда. Но Он готов. Вот так. Всегда. Просто? Совсем не просто. Но Он готов»…
…Люди расходятся после чаепития и разговоров о семьях, погоде, заводе, который так и не пустили. И он собирает утварь: чаша, дискос, облатки, бутылка кагора, свечи. Сверкающее распятие. Они исчезают в недрах его потёртого портфеля, прихлопнутые сверху потрёпанной Библией, он подхватывает портфель за ручку, прихрамывая, идёт к автомобилю, заводит его и отправляется в привычный воскресный маршрут…
27.09.2019, Абакан – Туим
Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи с деньгами общество провалится.
Ф.М. Достоевский, Подросток
1.
Симина мама умерла при родах. Отец запил и даже в роддом не поехал забирать малышку Лизу, всё сделала Варя, старшая Симина сестра, у которой уже была своя семья и годовалая дочка. Сима тогда не рассмотрел толком Лизу, только мелькнуло сморщенное красное личико с носиком-кнопкой, выглядывающее из плотно свернутого рулончика, а потом весь этот пакет с розовой лентой поперёк дернулся и не по-младенчески басовито заорал. Но это было уже спустя дней десять, а тогда, в тот день, Варя приехала в больницу забирать мать. Он тоже приехал туда, немного раньше, прямо со школы, где отсидел уроки с отсутствующим видом и с пустотой в башке. Дошёл до крыльца, меся потрескавшимися кроссовками грязный снег и чувствуя только одно – как впитывают носки тающую кашицу и холодят пальцы до немеющего безразличия… Толкнул крутящуюся дверь, выпал в холл, пахнущий аптекой и теплом, пошлёпал к стойке, откуда грубо был изгнан охранником в камуфляже к лавочке возле входной двери: «Куда прёшься? Одевай бахилы!» Послушно надел хрустящие синие пакетики на мокрую обувь, вернулся к стойке, выдавил сипло материны данные, уставился сквозь девицу, деловито стучащую по клавишам… Девица ойкнула, подняла на него круглые глаза, спросила испуганно: «А ты… а вы… кем приходились… покойной?» – «Сын». – «Вам надо в морг, это за вторым корпусом, одноэтажное здание». Девица помолчала, потом спросила всё-таки, пряча взгляд в мониторе: «А ребёночка кто забирать будет?» – «Я не знаю», – бросил Сима, разворачиваясь обратно к двери, и пошёл на выход, искать второй корпус. Так и брёл по тающим грязно-белым дорожкам, шурша неснятыми бахилами. И только в морге, когда усатый санитар в холодной кафельной комнате откинул с лица матери простыню, он заплакал, опустился перед каталкой с телом на корточки, и всё повторял: «Мама, как же? Ну как же?..»
