Сядьте поудобнее. Расслабьтесь | страница 9



Если бы я сейчас действительно был там, то, наверное, проверил, закрыты ли все двери. Но я лежу в своей маленькой комнатке, прислонившись спиной к стене, и стараюсь подавить обманчивое желание обернуться. В мои светлые, созидательные мысли явно проникла какая-то дрянь. Перестарался.

Фотография отпустила не сразу. Я всё ещё находился там, когда у меня начал урчать живот. Мысль о завтраке тут же перенесла в другое тревожное место, по которому расхаживал Сэмик. И напевал. Подчёркивал какое-то мнимое старческое удовлетворение. Если в ванную я успею проскочить незамеченным, то сколько же там придётся просидеть, дожидаясь, пока старик скроется в своей комнате. Я заперт в простенке – с одной стороны безумный хозяин, с другой поселились мои глюки.

Со всем этим надо что-то делать: если вечером кроме тревоги визуализация ничего мне не даст, то к черту такую визуализацию. Нужно либо менять изображение, либо прекращать вовсе.

* * *

Иногда между нашими дверьми натягивалась невидимая верёвочка, которая открывала мою и тут же закрывала дверь Самуила. Сегодня мне повезло: без опасения и спешки я прошёл в ванную, побрился перед мутным зеркалом, почистил зубы над серой раковиной. Если расставлять по рейтингу ванную и кухню, то самое страшное место все-таки кухня. Мой путь проходил по нарастающей: и вот я уже в обители мусора, приземлившегося на столе (совсем чуть-чуть не хватило до помойного ведра) и неповторимого запаха кулинарных трюков хозяина.

Меня не тошнило, меня выворачивало.

Верёвочка сработала опять: когда я закрыл за собой дверь, открылась хозяйская. Возле моей комнаты есть стенной шкаф, наполненный эмалированными тазами, тряпками и такой дикой вонью, с которой не соперничала даже кухня. Сэмик любил порталить возле этого шкафа: доставал оттуда старые чемоданы и подолгу шуршал пакетами. Бывало, что я выходил из комнаты в эти моменты, пытался разглядеть, что же он там делает, но сдаётся мне, мы оба не могли понять.

Сегодня он снова решил организовать для себя изучение Нарнии, и пока я пил кофе, упиваясь запахом копчёного мяса на бутербродах, шорох не смолкал. Несколько раз с грохотом скатился таз, за его гулким стуком последовало кряхтение. Я настолько привык к этим звукам, что научился отключать их дорожку из внимания. Единственное, к чему я не мог привыкнуть, это беседы Самуила с самим собой. Здесь раскрывалось такое богатство его тембров, что я мог поклясться – в квартире есть кто-то ещё.