Её взгляд неотрывно следует за ним. Улавливает каждое движение. Сочится восторгом и обожанием, которых давно уже не должно быть. Их вытесняла ненависть и злость, но что-то снова пошло не так. С этого спектакля, с этого сообщения, с открытого ему окна всё снова рухнуло.
А она осталась стоять среди обломков своей жизни и надеяться на него, как на мессию.
— Ляг на кровать, — спокойно произносит он, подходит к столу и начинает ощупывать тянущийся от лампы проводок в поисках выключателя.
Ожидаемо. Предсказуемо. И очень больно.
Слёз нет. Ни одной настолько необходимой сейчас слезинки. Зато всё тело стягивает каким-то неприятным чувством, и она ощущает, что высохла, выгорела изнутри дотла, и кожа вот-вот потрескается и рассыпется горсткой пепла.
Она не понимает, за что и почему он так поступает, но спрашивать не рискует. Боится честного ответа. Ещё больше боится услышать, что он и сам не знает. Потому что хоть один из них должен иметь веские причины, чтобы снова и снова спускаться в этот ад.
Её трясёт, но тело покорно опускается на новый, ещё слегка шелестящий от прикосновений белый пододеяльник. В конце концов, она ведь и сама хотела, так? Ей уже нечего терять: девственность, гордость, наивность вытраханы из неё им же на этой самой кровати.
Чем быстрее это закончится, тем проще будет забыть. Опять притворяться, что всё нормально. Избегать его с удвоенным рвением.
Она ложится спиной к нему, прижимает колени к животу, чтобы не так заметна стала дрожь, и закрывает глаза. Вопреки ожиданиям у неё совсем нет этого липкого ощущения стыда или мыслей о том, что ведёт себя как шлюха. Шлюхи хоть что-то имеют, раздвигая свои ноги, а ей не достаётся ничего: ни тёплых слов, ни лживых обещаний, ни скупой благодарности. Только выжженная сигаретами дыра в сердце, которую вряд ли можно засчитать за оплату.
Нет, она совсем не шлюха, намного хуже — обычная дура. Потому что делает всё это по любви.
Раздаётся щелчок и комната погружается в темноту. Так будет даже лучше, потому что ей больше не хочется его видеть. Чувствовать будет достаточно.
Он не торопится, копошится за спиной, слышится звук расстёгиваемой молнии, от которого к горлу внезапно подступает тошнота. Это пройдёт, точно пройдёт, когда она забудется в процессе и ещё будет кусать губы, чтобы не попросить его двигаться ещё быстрее. Просто сейчас надо потерпеть.
Матрас чуть прогибается, когда спустя пару минут он тоже начинает ложиться на кровать. Тогда ей в голову приходит, что стоило бы сразу раздеться, и от этого почти пробирает на смех. И вот этим заканчивается общение, которое начиналось на столь возвышенной, прекрасной ноте? От беглого французского к «ляг на кровать». От душевной близости к болезненному отвращению и возбуждению от мысли, что сейчас её снова выебут?
