41. Вследствие таких поучений общая набожность возросла, и люди сбегались в храмы, где был Аполлоний, дабы тем стяжать поболее божественной благодати. Эти беседы не воспрещались, ибо рассуждал Аполлоний принародно и обращался равно ко всем — ни в чьи двери не ломился, о властях предержащих не судачил, но ежели являлся к нему вельможа, то и с ним он был приветлив, а говорил о том же, о чем и с простонародьем.
и как Деметрий-пес облаял бани Нероновы(42)и как озлился Тигеллин на Аполлония за речи и пророчества его и призвал его к допросу, однако же отпустил, трепеща гнева божьего(43—44)
42. В повествовании о коринфских происшествиях я уже упоминал, как предан был Аполлонию Деметрий — так вот, будучи уже в Риме и по-прежнему среди почитателей Аполлония, он стал нападать на Нерона, а подозрение пало на Аполлония: будто это его козни и будто он науськивает Деметрия, а особенно против бань. Нерон как раз выстроил бани — роскошнее в Риме не бывало — и в благоприятный день их освящал. Присутствовал сам Нерон, присутствовали все сенаторы и римские всадники, пришел в бани также и Деметрий и разразился речью против моющихся: они-де тут лишаются силы, да вдобавок и сквернятся — словом, он доказывал, что тратиться на бани не стоило. От безотложной смерти за эту речь он избавился, ибо Нерон в тот день пел и был в голосе — а пел он в пристроенной к бане харчевне, прикрыв наготу лишь препоясаньем, как самый бесстыжий из кабацких бесстыдников. Впрочем, вполне избегнуть беды, которую он навлек на себя сказанным, Деметрию не удалось — Тигеллин, держатель меча Неронова, изгнал его из города за злоумышление против мыльни, а за Аполлонием установили тайную слежку на случай, ежели и тот скажет что-нибудь поперечное или злонамеренное.
43. Однако же Аполлоний явно не был ни насмешлив, ни озабочен, как это свойственно остерегающимся какой-либо беды, но по-прежнему охотно рассуждал о предлагаемых ему предметах. В числе его слушателей был Телесин, были и другие, ибо хотя вообще-то философия была в опале, но им было невдомек, что опасными могут быть и занятия с Аполлонием. И все же, как я сказал, он был под подозрением, и подозрение это еще усилилось после беседы о небесных знамениях. Дело было так. Случилось затмение солнца, и в тот же день загремел гром, а подобные события совпадают весьма редко. И вот, глянув на небеса, Аполлоний изрек: «Нечто великое свершится и не свершится». Слышавшие это пророчество не сумели сразу разгадать его смысл, и лишь на третий день после затмения все прояснилось: когда Нерон сидел за едой, в стол ударила молния, выбив чашу из рук императора и пролетев совсем рядом с его лицом, — так что он едва не был поражен перуном и сбылись слова «случится и не случится». Услыхав обо всем этом, Тигеллин стал бояться Аполлония, полагая его искушенным в чудодействе, и предпочел открытого обвинения не возбуждать, ибо опасался колдовской порчи, но во все глаза — а у власти глаз много — следил, говорит Аполлоний или молчит, сидит на месте или ходит, что ест и где ест, приносит жертвы или не приносит жертвы.
