? Если ни о чем ты думать не в силах, то подумай о самой Спарте, о том, как она, владея лишь сушею, вознесла свою славу до небес, а после, взыскуя морей, утонула в унижениях
[174] не только на море, но и на суше». Вышеприведенные слова оказали на юношу весьма сильное действие, ибо услыхав, как низко пал он сравнительно со своими предками, он потупился и прослезился, а затем продал корабли, в коих заключалось его именье. Когда Аполлоний увидел, что он взялся за ум и привержен земле, он отвел его к эфорам и отклонил воздвигнутое на него обвинение.
33. Вот и другой случай, приключившийся в Лакедемоне. Спартанцам пришло послание от императора, содержащее укоры их общине, будто они нагло возмечтали о свободе, а поводом для сего письма явились наветы правителя Эллады. Лакедемоняне были в затруднении, и в Спарте начался раздор: то ли надобно кротостью утишить Кесарский гнев, то ли ответить со всею возможною гордостью — и, наконец, они спросили у Аполлония совета, так или сяк писать. Аполлоний, узнавши об их разногласиях, пришел на сходку и произнес нижеследующую краткую речь: «Паламед изобрел грамоту не только для того, чтобы писать, а и для того, чтобы соображать, о чем писать не надо», — тем отвратив спартанцев и от дерзости, и от робости.
а также о том, как посетил он Крит и отправился в Рим, не убоясь Неронова злодейства(34—35)
34. Аполлоний оставался в Спарте некоторое время после Олимпийских игр, пока не кончилась зима, а с началом весны отправился на Малейский мыс, чтобы отбыть в Рим. Однако, когда он еще обдумывал это намерение, привиделось ему во сне, будто некая женщина, ростом высокая и годами ветхая, его обнимает и просит, чтобы он навестил ее прежде, чем уплывет в Италию, ибо она-де кормилица Зевса — а на голове у нее был венок, в коем было сплетено все земное и все морское. Он поразмыслил о вышеописанном видении и решил, что надобно ему прежде плыть на Крит, почитаемый кормилицей Зевса, ибо там был он рожден, — а что до венка, то он вполне мог означать и какой-либо другой остров. У Малеи стояло несколько кораблей, готовых плыть на Крит; и вот Аполлоний взошел на корабль, достаточный для его общества — а обществом называл он своих товарищей и их рабов, ибо не пренебрегал и последними. Итак, он поплыл в Кидонию, а затем в Кносс, ибо спутники его желали увидеть Лабиринт, который там показывают и в котором, сколько я помню, содержался некогда Минотавр. Аполлоний им это позволил, однако же сам отказался смотреть на Миносовы непотребства и отправился в Гортину, стремясь добраться до Иды. Наконец, побывавши на Иде и повстречавшись с тамошними богословами, пришел он в Лебенейский храм — это святилище Асклепия, и как вся Азия сходится в Пергаме
