Пчелы! Несите мне воск, и птицы! несите мне перья!
[252]свидетельствует об изощренном замысле постройки. Впрочем, и ее-то бог, по разумению моему, счел тесною и недостойною мудрости своей, так что пожелал себе новых и новых храмов, на сей раз величественных и просторных: один из них, говорят, был еще и украшен золотыми вертишейками, чарующими, словно Сирены. Да и наряжая Пифийскую свою обитель, бог собрал туда славнейшие подношения, не отвергая ни изваяний — а дарили святилищу исполинские истуканы богов, людей, лошадей, быков и прочих тварей, — ни принесенного Главком поставца, ни Полигнотовой картины[253], на коей изображено взятие Троянского кремля. Воистину не почитал бог прикрасою храму лидийское золото[254], но принимал его ради эллинов, показывая им варварскую роскошь, как я мыслю, для того чтобы прельщались они чужеземным богатством более, чем междоусобными распрями, а в остальном поощрял он соприродный мудрости своей эллинский вкус и блистанием его прославил Пифийское прорицалище. По-моему, и пророчествует он стихами[255] тоже для красоты, ибо, не будь у него такого намерения, отвечал бы он «делай так» или «не делай так», «иди» или «не ходи», «ищи союзников» или «не ищи союзников», — ответы эти и вправду краткие или, как вы выражаетесь, нагие, однако же бог, желая явить витийство свое и усладить вопрошающего, изъясняется стихами. А еще не допускает он, будто есть что-либо ему неведомое, но говорит, что и о песке знает, сколько в нем песчинок[256], и бездну морскую измерил хоть вширь, хоть вглубь. Может быть, по-твоему, Аполлон, вещая столь велеречиво и выспренно, тоже скоморошничает?
Вот что я скажу, Феспесион, ежели не наскучил еще тебе своей речью. Порою к овчарам, а то и к волопасам приходит бабка с решетом, обещая вылечить волхвованием заболевшую скотину и почитая себя не просто мудрою, но даже и помудрее подлинных волхвов. Пред индийской премудростью вы кажетесь мне точь-в-точь такими бабками: у индусов и святость, и устроение на пифийский лад, а у вас — но нет, довольно! Поистине, не менее, чем индусам, мила мне благопристойность, так что останусь я ей предан как помощнице и водительнице речей моих: позволительно мне чтить индусов любовью и хвалою, но хула для меня под запретом, а потому оставлю я без внимания достойное хулы. Ты слыхал, как сказано у Гомера о стране киклопов[257], что жестоких и неправедных тварей вскормил бесплодный и дикий край, — тебе, конечно, стихи эти нравятся. Когда какие-нибудь эдоны или лидияне впадают в вакхическую ярость, ты готов верить, будто отверзаются для них молочные и винные источники и будто они из них пьют. Но в таком случае зачем отрицаешь ты произвольные дары земли, обретаемые премудрыми индийскими вакхантами? А самоходные треножники движутся и на пирах у богов
