— Я…
Женщина коротким движением пальцев смахнула слезу, набрякшую в уголке глаза.
— Воды? — предложил Лемгюйс.
— Не стоит.
— Салфетку?
Лемгюйс подвинул к краю стола упаковку влажных салфеток. Вероника выдернула оттуда белый бумажный лоскут и скомкала его в кулаке.
— Я совершенно точно уверена, что у меня убили пса, — произнесла она твердо. — Это самое… самое яркое…
— Как его убили? — спросил Лемгюйс.
— Ножом.
— То есть, пес подпустил убийцу так близко? Это был знакомый псу человек?
— Вы не знали Тритона. Он был самый дружелюбный пес на всем свете. Он радовался любому незнакомцу.
— То есть, доверить ему свой бумажник было нельзя.
Вероника издала горловой звук.
— Нет, нет, Тритон понятия не имел о том, чтобы охранять территорию или сторожить вещи.
Лемгюйс пометил: «Уб. соб. Шок?».
— Значит, убийцу его вы не знаете?
Вероника качнула головой.
— Нет. Он был в маске. Такой темной, с вырезами для глаз. Но я чуть не поймала его. Я погналась за ним! Он выскочил со двора моего дома, и я преследовала его три квартала. Я кричала, что он убийца, но никто не рискнул его остановить. Потом он перескочил через забор, а я уже не смогла.
— И именно это вы помните лучше всего?
— Да. Как будто это было полчаса назад.
— А причина убийства? Вы можете что-нибудь предположить? Ваш пес слишком громко лаял? Или это было какое-то послание вам?
Женщина задумалась.
— Знаете, — сказала она, — часто подростку, чтобы стать своим в компании, необходимо пройти испытание. Мне кажется, здесь было что-то подобное. Кому-то сказали: «Убей пса, и мы тебя примем», и он убил.
— Значит, это был подросток? — уточнил Лемгюйс.
— Скорее всего. Подросток или худой мужчина.
— Убийство собаки — это все равно убийство. Тем более, такое жестокое, ножом. Вы вызывали полицию?
— Возможно.
— То есть, этого вы уже не помните.
Женщина прижала ладонь к лицу.
— Простите.
— Не извиняйтесь. Что вы помните после убийства пса? Что вы помните так же ярко, как его убийство?
Женщина повернула голову, глядя на закрытое жалюзи окно. Вечерний свет едва сочился сквозь матерчатые рейки.
— Что я помню? — повторила он за Лемгюйсом.
— Да, — кивнул тот.
— Я помню, как похоронила его.
— И все?
Женщина посмотрела на Лемгюйса.
— Послушайте меня, пожалуйста, и поверьте, — сказала она. Ее рука дернулась, будто Вероника хотела поймать собеседника за запястье, чтобы сжать, усиливая эффект слов. — Моя жизнь… Мне кажется, что моя жизнь вся заключена в этом убийстве. Все, что было до него, я совершенно не помню. Не помню. Все, что случилось после, это уже не жизнь, потому что я и сама задаю себе те же вопросы, что вы задавали мне сейчас. Меня словно не существовало до убийства. Куда-то пропали тридцать лет, понимаете? Родители, детство, школа. Но не это самое страшное. Самое страшное, что и после убийства я словно не существую. Хожу на работу, не представляя, куда, чем-то занимаюсь, не запоминая, чем, наверное, ем и сплю. Я ведь не могу не есть и не спать? Я, скорее всего, испытываю какие-то радости и огорчения. Но все это не задерживается в моей голове, не оставляет даже смутного следа. Понимаете? Все словно сосредоточилось на одном событии, которое, похоже, есть мои начало и конец.
