Раздались щелчки, радиоведущий поставил запись.
— Слушайте, — добавил он.
— Ну, значит, Тим, история моя такая, — выплыл из шороха магнитной ленты хрипловатый голос. — Не знаю, подходит ли она вам, но я не могу ей не поделиться. Она не то, чтобы страшная, она как бы… ну, невозможная, что ли, Тим. В общем, я из Эшленда, городок есть такой на юге Монтаны. У нас там со второго класса подобралась компания — пять пацанов: я, Луис Мортинг, Марк Хиллс и Том и Питер Монгава. Ну, братья, значит, шайенны из резервации, у нас там индейско-католическая школа…
Говорящий покашлял.
— У нас там просторы, национальный заповедник, лес Кастер, собственно, гуляй не хочу, — продолжил он после паузы. — Но речь не об этом. Нам было лет по четырнадцать, уже, значит, кое кто имел волосню внизу живота… Но это тоже не важно. В общем, Тим, где-то в то время мы однажды выбрались по двести двенадцатой в предгорья на машине Луиса. У его отца там давным-давно были куплены несколько десятков акров земли, и он поставил бревенчатый дом на участке, без электричества, без удобств, чисто домик лесоруба. Но теплый, с печью. А мы, значит, запланировали что-то вроде скаутского выезда. Луис тогда всерьез намеревался обнаружить сасквоча в наших местах, ну и нас с собой подбил. Мы только за были. В городке — тоска. Помню, осень была поздняя.
Смех Лемгюйс сначала принял за скрип пленки. Потом расслышал негромкое: «Сасквоч!».
— Так вот, — продолжил рассказчик, — кое-где уже лежал снег. Том с Питером взялись разжигать печь, а мы втроем — я, Луис и Марк — пошли искать сасквоча. Луис сказал, что где-то здесь, ну, может, чуть южнее, его недели две назад видели. У Луиса еще была видеокамера, японская, компактная «сони», и целый пакет чистых кассет. Такие, знаете, размером с сигаретную пачку, на тридцать минут записи. От дома в двадцати шагах сразу взгорок, сосны и овраг с ручьем на дне.
Я хорошо помню, что у оврага было много снега. То ли намело, то ли он там не таял. Мы прошли туда, и я сразу же начерпал снега своими ботинками. Луис снимал деревья, изображая из себя документалиста-исследователя, а Марк подступил к самому краю оврага. Он был в синей куртке, в джинсах. В коротких кожаных сапогах. В таких, знаете, пижонских, с узором. Вроде бы и рифленая подошва, а не держит ни черта.
Овраг был невысокий, не более четырех ярдов от вершины до ручья на дне, но внизу, как бараны, толклись валуны. И я четко помню, как Марк изменился в лице и закричал: «Парни! Парни, я падаю!». И замахал руками, как мельница — крыльями. Еще прогнулся назад, придурок.
