Только под утро Виктор заснул.
* * *
Поднялись поздно, около девяти часов. Ветер стих.
Женя, сидя на диванчике, расчесывала свои золотистые волосы. Виктор пошел умываться. Серафима Петровна в кухне ставила самовар.
— Доброе утро, мама.
— Доброе утро, сынок. Плохо спал, не выспался? — Мать с любовью посмотрела на сына тихими голубыми глазами, перевидавшими много горя.
— Да нет, ничего, — ответил Виктор, — под утро заснул крепко.
В углу над жестяной лоханью наклонился медный умывальник. На табурете рядом стояло оцинкованное ведро, наполненное почти до краев водой. В ведре — оцинкованный ковш.
— Мама! Да у вас все тот же ковш! — воскликнул Виктор, увидав старого знакомца.
— В ведре-то?
— Да-
— Тот же.
— Подумайте! Сохранился! Из него я хлеб с водой ел, — мне тогда лет семь, должно быть, было, — лошадь изображал. Помню, какая это была необыкновенно вкусная еда, — улыбка осветила заспанное лицо Виктора.
— Да, вот ковшик один и остался от той жизни… да еще диванчик.
Виктор зачерпнул воды, налил в умывальник, задумался:
«От той жизни…»
Ему вспомнился тихий апрельский вечер на Набережной, дочь почтальона Настенька, с глазами как ирисы, ее маленькая, худенькая, с тонкими синими жилками ручка, которую он поцеловал… потом… потом позорное избиение Чужим человеком…
При возвращении в родной дом особенно ярко возникают в памяти картины раннего детства. И сколько бы ни было горя, страданий в маленькой жизни, детские годы вспоминаются часто, как чудное, милое сердцу видение. Думаешь тогда: пережить бы их еще раз, снять штанишки и полезть в воду за серым крабом, притаившимся под камнем, поросшим темно-зеленой морской травой… Ушло все как сон. Не вернешь!
Из сеней вошел китаец-булочник с корзиной за спиной. На нем был костюм из синей дабы, на вате, туфли на мягкой подошве и фетровая шляпа.
— Мой поставщик, — сказала Серафима Петровна.
— Пользуетесь, наверное, неограниченным кредитом?
— Да уж беру, сколько хочу, и плачу, когда могу,
— Чудесный народ!
— Хорошие люди, — подтвердила Серафима Петровна.
— Сынка? — спросил булочник.
— Сынка.
— Шангó. — Китаец хотел сказать, что ему понравился Виктор.
— Самый первый! — весело проговорила Серафима Петровна.
Китаец добродушно улыбнулся.
— Русский царь мэйю[1], — сказал он. — Хао[2]!
— Да ты, я вижу, республиканец, — засмеялся Виктор и добавил: — Сунь Ят-сен — хáо! Кантрами΄ мандарина![3]
— Хао, хао! — весело закивал булочник.
— Ну вот мы и договорились. — Виктор протянул руку булочнику.
