– Осади, Люйфтойфель, мы-то каким боком до нее! – возмущается парень со сцены.
– Нет, ну какой пассаж, – язвительно цокает Лео. – Ты бы мне такое красноречие и поэтичную гневную морду в спектакле выдавал лучше. Может быть и орать бы не пришлось тогда!
– Вы как склочное бабье, – встревает неожиданно спокойный, низкий с хрипотцой мужской голос в перебранку. Говорит мужчина, прислонившийся к декорации в виде большого желтого солнца, потрепанного, в светло-синих пятнах краски. Он смотрит на ругающихся хмуро, даже строго, а выглядит и того смурнее в черном свитере и темных брюках, с повязанной на голове банданой. – Только толку-то от ваших склок… Пожалейте девочку, и так видно, что ели сдерживается, – он многозначительно смотрит на меня, а я лишь шмыгаю носом и отвожу отстраненный взгляд, не в силах скрыть два беззвучных ручейка, текущих по моим щекам. Он прав, я сдерживаю рыдания огромной силой воли и осознанием того, что окружена людьми. Но уже то, что я сорвалась во время работы, говорит о том, что всё гораздо хуже, чем выглядит со стороны. Лео очень хочет ответить хмурому мужчине, но потом снова утыкает в меня свой взгляд, и весь его гнев сходит на нет, опускаясь до недовольного бурчания:
– Ладно… Заканчиваем на сегодня, – народ под негромкий радостный гомон уходит со сцены, и даже тот факт, что избавлением их от еще как минимум получасовых мучений с Лео, неожиданно послужила плачущая пианистка, не особо кого-то печалит. А я рада отсутствию сочувственных взглядов и, особенно, жалостно-утешающих фразочек, после которых, если судить по моему опыту, становится только хуже. – Шелест, – напоследок обращается ко мне Лео, – тебе нужна помощь? – спрашивает он с некоторой долей участия и заботы – несвойственных для него чувств, по крайне мере в стенах этого здания. Я всё также молчу и отрицательно качаю головой, а он рассеянно теребит свои длинноватые волосы, вздыхает и, уже уходя, бросает мне:
– Не сиди тут до ночи, иди лучше выспись.
Последним из зала уходит хмурый мужчина, окидывая меня проницательным взглядом. Нет, он не станет подходить и утешать меня, потому что знает, что мне это не понравится. Я предпочту холодную пустоту, звенящее одиночество и тишину любым, даже самым теплым, объятиям и словам.
Едва я остаюсь одна, как голова непроизвольно опускается вниз, а из горла вырываются сдавленные рыдания. Нет, я не плакса и не нюня, а то, что я затворница и близко не делает меня желеподобной размазней. Сильные личности могут скрываться и за слабыми с виду оболочками, пусть даже их с ног до головы обклеят яркими ярлыками стереотипов. Но кем бы ты ни был, ломать тебя по жизни будут с одинаковым упорством одни и те же события. Мои руки опускаются на пюпитр и быстрым движением складывают его. Я отодвигаю ноты в сторону и кладу голову на их место, закрывая ее следом руками. То, что я осталась одна, не совсем правда – я осталась с единственным поверенным всех моих сокровенных жизненных тайн, моей самой большой любовью и болью одновременно.
