Я подъезжаю к дому, когда приходит сообщение от Жени. «Ира приходила, она все знает. Костя тоже» – выругиваюсь и тут же набираю ее номер, жалея, что не поехал сразу домой, а решил заглянуть к Андрюхе в зал. – Да, – звучит короткое и приглушенное в трубке, – и я по голосу понимаю, что все плохо. – Ты как? Он что-нибудь тебе сделал? – Нет, просто высказался и ушел. Я не знаю, откуда он узнал, но по его фразам было понятно, что он давно в курсе. – Ты с Мишкой дома? – Нет одна, сын у мамы сегодня. – Поезжай в квартиру. Я скоро приеду. – Егор, не надо. Поговори с Ирой, успокой ее, не знаю, сделай хоть что-то, она… ей плохо, – и это режет по нутру болезненней всего, она опять думает не о себе. – Поезжай в квартиру, Жень, – шумный вдох в трубке и короткое «хорошо» перед тем как скинуть вызов. *** Он заходит на кухню в верхней одежде и останавливается, не произнося ни слова, просто смотрит и молчит, как истукан, как изваяние, чужое, незнакомое и меня это пугает, мне кажется, я и не знала его по-настоящему все это время. Что вот он только сейчас открыл свое настоящее лицо и оно чужое для меня. – Ничего мне не хочешь сказать?– произношу, подавляя новый поток слез. – Зачем повторять то, что ты уже знаешь сама? – глухой, ровный голос режет душу без ножа. Он подходит ближе, забирая из рук тканевую салфетку, край которой я уже превратила в бахрому, – не порти вещи, они не виноваты, на меня все выплескивай, это будет заслужено. – Прости, уже весь запал на твою бл*дь потратила, – не сдерживая боли и злобы, и его взгляд тут же меняется, обжигая огнем и едва прикрытой, во время задушенной злостью на мои слова. Сглатывает, раздражено поведя головой. – Меня можешь как угодно называть, ее не трогай, – тихо, сдержано, но настолько твердо, что меня пробивает озноб и новый приступ боли сжимает грудную клетку, а казалось что больнее уже невозможно. Ошибалась. Снова… – Даже так, – горькая усмешка искажает мои губы, а с глаз сбегают слезы, скатываясь по щекам, смотрю ему в глаза и вижу лишь ее, словно проклятую тень. Горло снова сжимает рвущееся наружу рыдание и я, закусив губу, поднявшись, выхожу из кухни, набрасываю шубу и выхожу на террасу, что бы ни разбудить уже спящих в своих кроватях дочерей. Сажусь на холодные ступени и зажимаю ладонью рот, чтобы заглушить собственный вой, секунда, две три и я, вытирая ладонью слезы, стараюсь хоть немного успокоиться. Он выходит из дома и, закуривая, останавливается у перил, несмотря на меня. – Скажи что-нибудь… – но он молчит, он просто молчит. Я ждала чего угодно, но не этого молчания, не попытки ее защитить от меня же. Лучше бы оправдывался, каялся, да что угодно, только не это,– Егор…не молчи же! – Я не знаю, что я могу тебе сказать, – его ровный тон голоса, бьет не хуже кнута, не жалея, не щадя и я не понимаю, чем я все это заслужила, – все, что я бы не произнес сейчас, будет звучать жалко и неискренне, – и я с тихим стоном прижимаю ладони к лицу, пройдясь ими и обхватывая свою голову в полнейшем бессилии. – Блин… да что тебе не хватало? Что Романов? Ведь все было, ведь я старалась изо всех сил. Что я сделала не так? Что Егор?! – Ты ни в чем не виновата. Ты идеальная жена и мать. Меня вини. Мне жаль, что так все вышло. – Ты же даже не раскаиваешься, ты же даже прощения не просишь… – Я раскаиваюсь в том, что причинил тебе боль, что являюсь причиной твоих слез. Я виновен перед тобой, я разрушил все, что мы с тобой строили все эти годы и в этом моя вина, я беру ее полностью. – Какой мне толк от такого твоего раскаянья? – поднимаюсь, едва не теряя равновесие и схватив его за руку, заставляю посмотреть мне в глаза, – неужели ты думаешь, что она уйдет от мужа? – Ир… – на выдохе и взгляд мимо меня. И я вдруг понимаю, почему он так и не ушел сам. Если бы она была свободна, то чхать бы он хотел и на меня и на детей. Сглатываю и произношу то, что должна была произнести, то к чему пришла пока ждала его домой. – Я в четверг уезжаю с девочками к матери, у тебе два дня на раздумья. Реши, наконец, кто тебе дороже семья или она? – я ухожу в дом не оборачиваясь, он не догоняет, так и остается стоять на террасе, а спустя несколько минут я слышу звук отъезжающего авто. И это служит спусковым механизмом, уже нет никаких сил держаться, уже невозможно держать в себе тот ад, что выл внутри, ванна, закрытая дверь и я осев на холодный кафель, даю волю слезам, пытаясь вылить всю боль, что сейчас рвала на клочки грудную клетку. Он уехал к ней. *** – Ты сказала, он тебя не тронул, это откуда? – Егор касается пальцами отметин на моей щеке, обеспокоенно всматриваясь в мои глаза. – Это не Костя… – отвожу его руку, сжимая пальцы в своей ладони, и видя, как от гнева темнеют его глаза, – она имела на это право, – но пальцы сжимаются в кулаки, и он раздражено ведет головой. – Егор, – касаюсь его лица, заставляя, смотреть мне в глаза, и все так же спокойно повторяю, – она имела на это право. Она твоя жена, а я никто. – Не говори так. Она вообще не должна была приезжать к тебе, она со мной должна была разговаривать, со мной выяснять отношения, я ее предал и если ей так хотелось, то это мне должно было прилететь по лицу. Она не имела права лезть к тебе. – Остынь, пожалуйста. Я устала. Я так устала сегодня, – у меня реально нет сил, я чувствовала себя как перекрученный через мясорубку лимон, и даже эмоциональная реакция Егора причиняла сейчас мне боль. Он прижимает меня к себе, целуя в волосы, прижимает так, словно хочет уберечь от всего. Если бы только это было возможно… Мой телефон разрывался от звонков матери и когда я все же поднимаю трубку, то на меня льется злой поток раздражения и злости, пытка образумить и отчитать. Я не хочу это слушать, я больше никого не хочу слушать. Поэтому просто отключаю телефон. Да я плохая дочь, плохая мать и отвратительная жена. Я устала, я принимаю это. Идите на хрен. Той ночью мы остаемся с Егором в квартире и просто обнявшись, засыпаем. Завтра, все разговоры и решения завтра, а сегодня просто сделать вид, что ада не существует.
