— Я поступаю работать.
Попал он в железнодорожные мастерские станции Усольская, они занимали грязные, тесные помещения, где летом стояла сажная духота, а зимой сквозняки пронизывали так, что к промасленной телогрейке, которая на морозе замерзала и стояла колом, невозможно было прикоснуться скрюченными от холода пальцами.
Каждое утро без выходных и отпусков выходил Хамзя из своего домика на улице Челюскинцев и брел по железнодорожной ветке к мастерским, спотыкался о шпалы, иногда падал, потому что по утрам глаза его спали. Работал наряду со всеми по двенадцать часов в сутки. Дисциплина была военная, строгая.
Жизнь была куда там тяжелей, но неистребимая сила юности манила в неизвестное. Когда советские войска освободили Макеевку, в Березниках объявили набор желающих ехать на восстановление Макеевского металлургического завода. Пришел к начальнику мастерских и Хамзя.
— Направьте в Макеевку меня.
— Шарафутдинов? Тот? — спросил начальник мастерских, прочитав заявление.
— Да.
— Отец-то отпустит?
— Сам взрослый.
Начальник мастерских, пожилой, болезненного вида человек с въевшимися в лицо угольными крошками, вздохнул и подписал заявление.
— Только без спросу не вздумай убегать.
— Я не маленький, — обиделся Хамзя.
Макеевка была сильно разрушена. Ребят разместили куда попало. Зима в тот год на Украине стояла жуть какая холодная. Поеживались даже привычные уральцы. Ребятам совсем тяжело было, потому что на троих приходились одни целые сапоги, да и те латаные-перелатанные.
Жили голодно. Лакомым блюдом считалась кукуруза. Ее добывали на кукурузном поле, которое начиналось сразу же за заводом. Снег и пурга не сумели повалить крепкие кукурузные стебли. На опушке (иначе и не назовешь край кукурузного поля) стояли таблички: «Осторожно! Заминировано!»
Голод не признавал табличек, голод уповал на случай. Голос страха умолкал в предвкушении сытного пиршества. Правда, то и дело с поля доносились взрывы, но они не останавливали ребят. Они видели, как раненных на поле отвозили в госпиталь, слушали строгие наказы, но надежда на счастливый случай была сильнее.
Ребята, жившие в той же комнате, что и Хамзя, считались богачами: у них был огромный бидон. С ним каждый обед очередной дежурный по комнате отправлялся в столовую. Ребятишки не просили у рабочих, они не какие-нибудь, чтобы унижаться до этого, сами работают. Просто у них никогда не хватало до получки, просто у них был отчаянно голодный вид и считалось вполне приличным, если какой-нибудь щедрый взрослый при виде оборванного паренька подзывал его к себе.
