– Выслушай меня, мой августейший супруг! – продолжала Ливия. – Пинария, Великая дева, ходатайствовала перед жреческой коллегией о помиловании соблазнённой жрице. Иначе говоря, она взяла её под своё покровительство в надежде помочь ей искупить свою вину. Нужно также признать, что весталка не нарушила обет целомудрия в той мере, какая предусматривает наказание в соответствии с древними законами. Но если бы меня спросили, будет ли у этой истории трагическая развязка, я бы ответила, что предвижу именно такой исход.
Муж и жена обменялись быстрыми взглядами: за долгие годы супружеской жизни они привыкли понимать друг друга без слов.
– Как ты любишь повторять: спеши не торопясь, – сказала Ливия, положив руку на плечо Августу. – Наберись терпения – и увидишь, как правосудие восторжествует...
И она одарила мужа одной из тех улыбок, которые всё ещё сохраняли власть над его сердцем.
– Ты не должен дольше оставаться в Риме. Если императору донесут о том, что ты пренебрёг решением суда, тебя снова схватят – и тогда тебя уже никто и ничто не спасёт, – говорил Деций Блоссий, обращаясь к брату.
Марк сидел на скамье, склонясь головою чуть не до колен и обхватив голову обеими руками. Его лицо было исполнено страдания; лоб прорезала глубокая морщина; подбородок и щёки, обычно тщательно выбритые, покрылись многодневной щетиной.
– Я говорил тебе, что не уеду из Рима, пока не увижусь с Альбией, – глухо проговорил Марк, не поднимая головы. – Я откажусь от всех своих кампанских владений, от этого дома, от римского гражданства, от своего имени наконец. Но не оставлю Альбию, пока она жива и пока я дышу.
– Марк, Марк, – Деций положил на плечо брата свою холёную ладонь и склонился к нему, – ты не добьёшься ничего хорошего своим упрямством. Напротив, твоё желание во что бы то ни стало встретиться с Альбией, скорее навредит ей и погубит тебя самого. Август чтит древние обычаи, и ничто – никакие земли, никакие деньги, никакие жертвы – не заставит его пойти на уступки. Не для того он стремится восстановить законы предков, чтобы однажды закрыть глаза на нарушение одного из них.
Марк поднял своё окаменевшее осунувшееся лицо, на котором горели только пронзительно-чёрные глаза.
– О боги! Что я слышу? Деций, брат мой, неужели ты веришь тому, о чём говоришь? – воскликнул он и затем, не дожидаясь ответа, продолжил: – Августу никогда не восстановить традиций предков, ибо он сам нарушает их. Жизнь его далеко не столь добродетельна, какой он пытается её представить своим согражданам. Не спорю, Август внушает почтение как государственный деятель, но как частное лицо... Увы, увы, наш божественный грешен как простой смертный. Я даже осмелюсь сказать, что он ничем не лучше нас с тобой или даже хуже нас. По крайней мере, мы не лицемерны...
