— Что это с ним? — удивился Будищев.
— Его высокоблагородие господин капитан первого ранга Можайский большой энтузиаст воздухоплавания, — перебивая друг друга, пояснили ему кадеты. — И когда слышит про паровоз, который не полетит, страшно злится!
— Твою мать! — не выдержал подпоручик, припомнив встречу с губернатором Кронштадта. — Так это я про его модель… что б меня… разэдак …
Мальчишки всегда мальчишки. Одни кинулись смотреть, далеко ли вошел в классную доску кинжал, другие пытались смастерить самолетик из бумаги, третьи, хихикая про себя, внимательно слушали, как изобретательно ругается лектор, старясь запомнить наиболее сильные выражения. Но все они сегодня узнали много нового, и странный подпоручик навсегда врезался в их память.
— Ваше высокоблагородие, разрешите обратиться, — подошел к немного успокоившемуся Можайскому Дмитрий после лекции.
— Обращайтесь, подпоручик, — сухо буркнул обиженный офицер, но потом смилостивился и добавил уже более любезным тоном, — и не тянитесь так, вы же уже не унтер!
— Нам нужно поговорить.
— Не вижу подходящей темы!
— Я про летательные аппараты.
— Вот и я, милостивый государь, о том же! — снова начал заводиться капраз.[25] — Непостижимо, вы известный в научных кругах изобретатель-практик подчеркнуто неуважительно высказываетесь о чужих экспериментах… ей-богу, будь я по моложе, непременно прислал бы вам картель![26]
— Не стоит горячиться, — попытался успокоить его Будищев. — Я говорил лишь о модели, которую видел в кабинете адмирала Казакевича. Вот она вряд ли сможет хотя бы просто оторваться от земли. Но сами летательные аппараты тяжелее воздуха вполне возможны и обязательно будут построены.
— И когда же? — с явным сарказмом в голосе поинтересовался Можайский.
— Если у нас с вами ничего не получится, то лет через двадцать в Америке, пожалуй, смогут.
— У нас с вами? — возмутился оскорблённый в лучших чувствах энтузиаст воздушного плавания. — Вы серьезно?
— Знаете что, господин капитан первого ранга, — понял, что ничего сегодня не добьется Будищев, — в ближайшую субботу мой компаньон Владимир Степанович Барановский устраивает нечто вроде приема. Давайте встретимся там и поговорим спокойно. Он проживает на Сампсоньевском проспекте. Люди там собираются грамотные и склонные ко всему новому. Приходите, не пожалеете.
— Я подумаю…
Если бы Семка по-прежнему жил в господском доме, его наверняка для лечения определили в одну из городских больниц. Заведения это были не самые передовые, но и уход, и сносная кормежка, и самое главное врачи в них наличествовали. Но поскольку несчастье случилось в рабочей слободке, то пострадавшего от побоев парня, не мудрствуя лукаво, отправили в околоток для бедных, где ничего подобного не наблюдалось. Доктор там появлялся далеко не каждый день, а потому все обязанности по лечению легли на фельдшера из отставных солдат, который рассуждал подобно гоголевскому герою. «Человек существо простое, выздоровеет он и так выздоровеет. Помрет и так помрет!»
