Дарья поднялась от сундука, тугой красный шелк светло полыхнул на ее руках:
— Вот, прими, Иваныч. Почти не надевана.
Тихон не глядел на женщину, не мог.
— А то поберегла бы. Красота-то какая!
— Бери, на дело даю! — крикнула Дарья и тут же упала голосом: — Абы мой хозяин домой возвернулся. Чего-чего, а рубаху заведем! Да я Алеше, такими цветами опять вышью — весь Чулым завидки возьмут. На, прячь за пазуху! Ну, там сами разрежете…
Что-то не шагалось домой, к людям хотелось.
Его зоркие глаза таежника сразу споткнулись о свою фамилию — ну, черти клёвые!
На открытой веранде клуба горел фонарь, и читалось на доске хорошо.
Романов закусил губу — терпи-и. За правду уели мужики, тут уж никуда не попрешь!
…Петя Куличков явно перестарался. Среди прочих вывесил на клубе и такой призыв, которому, конечно же, полагалось быть где-нибудь на берегу реки:
«Не берись за трос голыми руками!»
Тихон отошел и прочел приписку углем еще раз:
«Романов, выдай рукавицы!»
«Легко оказать, выдай… Нет их на складе, драной пары и той нет! Завтра же радиограмму Иванову… Раз уж он дополнительный спирт посулил — в рукавицах наверняка не откажет. На худой конец у Рожкова, в колхозе, выклянчит холст. Брезенту на ладони немного есть, а сшить и свои бабы сумеют. Не хитра работа!»
В нос шибанула парная вонь прелых портянок и раскисших сапог. Железная бочка, превращенная в печь, светилась в углу злым малиновым жаром — весь угол фойе был завешен сохнувшей мужской и женской одеждой.
В другом углу фойе, ближе к зрительному залу, — гул разбитных голосов.
— Много вас, не надо ли нас?..
Начальник подошел к столу, с шуткой рассторонил фоминских девок, сел на поданный кем-то табурет. Девки усердно жевали лиственничную серу, громко и сочно прищелкивали. Тихон заметил, что они во всем чистом, волосы убраны.
— Танцульки опять? Вам что не жить…
— А мы и не жалуемся! — подала голос Дуняшка Пронина. — Вот, гормозу ждем. Спасибо, что играть Васиньке наказали. Каждый вечер, как на работу, ходит.
— Приплачиваем Ваське за игру… — Романов порадовался за девчат— молодые, им погулять велено. А фоминским и подавно. Это же на воде вилами писано, придет ли ихний гармонист Сашка Сулимов с фронта…
— И ты, Костя, тут!
Кимяев — чистый, с влажным блеском на расчесанном чубе — сидел молодой, счастливый, Катенька Рожкова рядом.
— А он робит в две смены, — усмехнулся Андрюха, пунцовый от душного тепла. — Каждую ночь с Катюшкой в карауле поселком ходят. Ты, знать-то, на краю, у самого бора живешь, а, Коська? Медведя не боишься? Слыхал, захаживат…
