Романов поужинал и тут же объявил, что сходит к Семикиной.
Слов о флаге жена как будто и не слышала. Другое ее беспокоило:
— У тебя в клубе неладно, однако… Мужики, а через стенку-то девки… Гармошка каждый вечер… Ты за Катериной смотри. До петухов прогуливает, Рожков-то доглядывать просил!
— Да ты что, Фаина… — удивился Тихон. — Когда слышала, чтобы девок у нас обижали. Не помню!
…Дождь перестал, сырые потемки густели под ветлами у огородных прясел. Глухая сентябрьская ночь стягивала черным поясом маленький таежный поселок.
Дарья была рада приходу начальника. Давно не бывал, а при муже знались и домами.
В доме тепло, у железки, на жердочке, сушилась мокрая фуфайка, остро пахло сохнувшими сапогами.
Семикины сидели возле лампы. — Сама починяла рукавицы, Кольша и Венька читали книжки.
Романов вертелся на. лавке подавленный, сам себе противный. И оттого, что до сих пор не набрался духу объявить Семикиной о похоронной, и потому, что задал этот ненужный уже вопрос — пишет ли хозяин? Впрочем, теперь, в войну, все домашние разговоры начинались именно с этого вопроса.
А для Дарьи муж все еще был живым…
— Молчит Алеша, — вздохнула она и откусила зубами суровую нитку.
Такой молодой, ладной бабе вдовой остаться легко ли! — мучился Тихон.
Дарья виновато оправдывалась за Алексея:
— Говорят, всякие случаи на войне бывают… Мы ничего, терпим! Газету, известия с фронта прочитам, и вроде как возле Алешеньки побыли, пороховым дыхнули… Что я сижу! — хватилась она. — Тоже и тебе отдыхать надо. На реку-то первым приходишь.
Стоя на коленях, женщина перебирала в большом сундуке немудреные пожитки, а Романов глядел на беленую стену — там тускло поблескивало знакомое охотничье ружье.
Вспомнились проводины Алексея. Званые уже разошлись, пьяненькие, сидели они в обнимку, и Семикин наказывал жене, убиравшей со стола:
— Ты, Дашенька, как уж не вернусь — Тишке отдай ружье. У него берданка — смех один. Пусть из моего стреляет и помнит!
Романов тогда чуть не в драку полез:
— Чего ты буробишь, Алешка! Да придешь домой — облазим все Чулымские урманы! Тебе восьмого медведя бить!
«Не промышлять больше Семикину Алексею… Может, и мне больше не доведется, — взвинчивал себя Тихон. — От Мишки ничего нет — известно, какие случаи на войне бывают… Винтовку, автомат в руки тебе, Романов, да за младшего, за дружка, за всех поселковых мстить! А тулка Алексея пусть отцовской памятью Кольше остается, до него-то война не дотянется».
