— Торопись, как же, — Романов нахмурился. — Тебя только не хватало на кладбище. Слушай, а кому это надо, Федор? А о ребятах ты думаешь? Им же отец нужен!
Корнев наконец выпрямился за столом, уперся в начальника твердым голодным взглядом.
— За семя мое радеешь? Спасибо тебе, — он растерянно поморгал глазами, но тут же окреп голосом. — О сопляках моих найдутся заботники. Теперь это скоро… Худо ли, бедно, докормят в детдоме, в фезее рукомеслу обучат, а там и в цех, к станку — вертись у железа!
Тихон дернулся плечами, понизил голос:
— Не брызгайся злом, Федор…
Корнев сворачивал из самосада цигарку. Лизнул краешек завертки, на свету в заплывших глазах его билась колючая, вызывная веселость.
— Я так скажу тебе, начальник… Это тот за жизнь-то дрожит, кто много имеет. Суди как хошь — лучшего для себя не жду. Опять же, считай, и отжил, видно, свое. Сегодня, завтра и где уберусь — какая в том разница! Ну, за хлебом, как ни то загляну. Свой зоб не набью, ребятишек бы отстоять. И у них от голода тоска в глазах завелась.
— Скис ты, Федя, — Тихон хлопнул по коленке фуражкой. — Больше оттого скис, что нет у тебя близкого человека, возле которого сердцем бы отходил. Ты бы хоть людей не обегал. Такое сейчас положение, что всем нам поплотней держаться надо! Ну, а насчет лодок-то как?
Корнев вяло тушил окурок в ржавой боковине консервной банки. Снимая фартук, сказал, как будто давно решил:
— А не пойду я на лодки, начальник, не серчай. Справка у меня от тяжелых работ имеется — не могу! Ты ж видел, как я преж надрывался на лесу. И зачем тянул багром боле других? Натура мужицкая! Ведь тут не земля — деревина мертвая, а я ворочать так ворочать! Вот я и угодил на конюшню… А вторая та моя причина, что нет настроя колотить эти лодки. Прими уж правду, как хошь мои слова понимай, и все будет верно.
Романов отдал должное открытой прямоте сторожа.
— Федор! Я, знаешь, тонко говорить не научен, я — напрямик! Теперь каждый через «не могу» работает — война того требует! У коих горе, поди, не все в груди перегорело, и то не раскисают, понимают: беда-то сейчас для всех нас одна. И ворочают вовсю. Русский же ты человек. Говорят, в ту германскую Георгия получил.
— Говорят — зря не скажут. Двух степеней кавалер!
— Кавале-ер… — Тихон, как всегда в минуты раздражения, уцепился за поясной ремень, да так и бухал сапогами по конюховке. — Сказал бы я тебе, Федор, какой ты кавалер… Совесть тебя не гложет?!
Корнев все так же сидел за шорным столом, лениво правил на бруске остроносый сапожный нож. Медленно ронял из себя слова:
