— И что же он?
— А что… Скалит зубы: гайки заводские не пускают из города… Мертвые, — говорю, — эти гайки, сын. А тут, дома, — все живое, все в интерес. Да-а… Только и потешил себя, когда растил Кольку. Вот, думаю, поднимется и по моим засекам на промыслы пойдет, нову избушку, а то и дом на Сохачьем срубит… Петка, сам ты уехал из поселка — скажи: тоска по родным местам есть?
— То и приезжаю сюда!
— Спасибо, и стариков не забываешь, аха.
Мне стало жаль Натолия. Эти его постоянные заботы о тайге, о Чулыме я слышал уже много раз.
— Вернется домой Николай. Станет постарше, тосковать начнет по Сохачьему яру — заговорит в нем отцовская кровь…
— Не скоро еще постарше Колька станет, — вздохнул Натолий и опустил голову. — Не дождусь, однако…
Глупо, но я подумал, что спиртное поднимет его. Он вскинул в отмашке руку.
— После, Петка, попьем. Городских жду.
— Кто такие?
— Брат Семкин с дружками приезжает, стерляжьей ухи, вишь, захотели. Да они на одну ночь!
— Семка все в связи работает?
— Теперь уж капитаном на почтовом катере.
— А почему к тебе в гости?
— Семка упросил! Вчера бросил тут чалку, так и так: ублажи, Натолий, братца с компаньей… Не хотелось мне чужих привечать — тебя ждал, да Семке как отказать — продукты возит. Конешно, на мои деньги купля… А время-то! Стой ты, Семка, в магазине, после на катер мешок ташши, тут опять же причаливай — набегает время!
— Давно советую: раскошелься, возьми лодку с мотором. Раз-два, и слетал ты в поселок.
— Нет, Петка! Лодку-дюральку Натолий не купит. Родился в обласке, пошто его кину? Люблю тихо плавать, аха. Плыву тихо — все вижу, все слышу… А мотор? Он и воду портит, и думать мешат, и грудь студит. Песню свою и то не слышно…
Мы вышли из кухни. Августовский день был светел, мягко прошит золотом паутины и заткан перламутром высоких круглых облаков. Луговина над рекой с ее стожками сена тихо млела в последнем тепле короткого северного лета.
Я налаживал на крыльце удочки и нет-нет да посматривал за Натолием. Он так и не приходил в то обычное, в то ровное свое состояние таежного человека. Взялся рубить дрова, малость потюкал, да тут же и бросил. Подошел ко мне, повертел в руках яркие магазинные поплавки, похмыкал, глядя на растоптанные носки своих бродней, уныло сказал:
— Однако, в поселок сплаваю, хлеба куплю.
— Ну, счастливо!
Наладил я удочки, и тотчас мне захотелось посидеть у Чулыма. Конечно, давно отгорели июльские зорьки и редко теперь язь берет. А вдруг какой осмелится да клюнет — бывает!
