— Егорша… — с трудом выдавила из себя Дарья, мягко осела на пахоту и заплакала.
Он бестолково переминался возле соседки.
— День-то нынче какой… — наконец нашелся смущенный Егорша. Он вытер рукавом пот с лица и тихо попросил: — Ты встань, Дарья. Неловко, увидят. Ну, вспахал — что такова!
Он после не знал, не объяснил бы того, что это сталось с ним после ухода Дарьи. Видно, совсем растопили слезы солдатки, а потом и Захара опять вспомнил, его предсмертную, открытую тоску по земле.
Сидел Егорша на теплой меже, призакрыл глаза и такое видел, что дано видеть только старым ветеранам…
Марья вернула Егоршу к яви, он мучился…
— Ты чего это обедать не идешь? Или деньгами нынче решил взять?..
Жена улыбалась той знакомой ее улыбкой, которая и прощала, и обещала многое…
Егорша медлению, придирчиво оглядел Марью: «А она еще ничего… Щеки, как налитые, крепкие, и круглый подбородок не опал. Да она еще хоть куда баба…»
— Так пойдем, поешь… — уже попросила жена.
— Э, нет! — Егорша проворно встал. — Я уж до полной победы… Ты вот что, ты пить принеси!
Припекало солнце, парила растворенная теплом земля. Внизу, под угором, растекалась струистая голубая хмарь.
Егорша пахал… Перебрался с Чалой на огород — это совсем рядышком — к бабке Дроновой. У нее под Москвой двое сынов полегли… Уже жар опал, уже вечерней сыростью пахнуло и угор засинел, уже потускнела белизна березовых стволов на большаке, когда он заканчивал с огородом у Клавдии Гординой, тоже солдатской вдовы…
Отвел лошадь на конюшню, задал ей корма и возвращался домой медленно, походкой усталого вконец человека.
Он не сразу услышал, что окликнули его. Повернулся и под старой ветлой увидел всех их: Дарью, бабку Дронову и Клавдию. Женщины сидели тесно, прямо — тихие вдовы в черных платках.
Поднялась Дарья, в руках ее блеснуло стекло.
— Ну, зачем вы… — обиделся Егорша. — Я не ради выпивки.
Встали и остальные женщины, окружили, тяжело задышали в лицо Егорши. Чужим, суровым голосом бабка Дронова оказала:
— Та наших помяни. Соседей, своих товарищей…
— Ладно! — коротко согласился Егорша, помня о святости обряда поминовения. Он осторожно принял бутылку и не сунул ее, как обычно, в карман, а понес в руке с бережью, с неосудимым торжеством. Хлебное оно, вино. Солнце, сила злака и горечь мужицкого пота в нем… Помянет, помянет он сегодня всех бывших пахарей…
А дома Марья объявила весело:
— Баньку я истопила…
Он парился и мылся недолго, торопил себя. В теплой вечерней сумеречи избы — огня Марья еще не зажигала — разобрал, что на столе и мясо, и разное погребное.
