— Пафос голимый. Как по мне, у тебя был просто припадок эгоцентризма!
— Перестань! Все было совсем не так. Меня переполняло от любви ко всему!
— А с Реем совсем наоборот получилось, на прошлой неделе.
— Вы что, принимали кислоту?
— Да, и у Рея случилась измена.
— Да ты что? А что было?
— Да ничего особенного… просто он все время хныкал.
— Странно, с чего это он.
— Я не знаю, но было очень в облом, потому что нам пришлось заморачиваться им, вместо того чтобы оттягиваться самим.
— Как я вас понимаю!
— Слушай, Джон, как думаешь, мы сможем стать такими же большими, как Стоунз? — спросил Джим, по своему обыкновению резко меняя тему.
Я поднял брови: само собой!
Джим покачивал головой вверх-вниз и подстукивал каблуком в такт “King Bee”.
Припарковавшись в аллее возле дощатой набережной в Венеции, я глубоко и облегченно вздохнул. У меня было такое чувство, что теперь, когда угроза армии свалилась с наших шей, а в группе складывается настолько братская атмосфера и пишутся такие прекрасные песни, нет больше ничего, что могло бы остановить нас.
Джим так и не рассказал мне, что означала эта чёртова классификация «Z».
* * *
Во время зимних репетиций Джим начал петь все более уверенно. Почти каждую неделю он приносил несколько скомканных листков бумаги или салфеток в пятнах от кофе, исписанных потрясающими стихами; он напоминал мне Дилана Томаса с его поэмами-на-спичечных-этикетках.
У Джима было врожденное чувство мелодии, но он не мог положить ее на аккорды, о которых не имел ни малейшего понятия.
«Иногда я выдумываю слова, просто чтобы запомнить мелодию, которая мне слышится». У него был дар слышать мелодию у себя в голове, а наше дело было помочь ему «вытащить» ее оттуда и понять, какие ноты он на самом деле поет.
«Джим не был музыкантом, но мог, например, стучать наугад по клавишам пианино — и у него получалось вполне мелодично», — говорил Робби в одном из интервью. «Так мы и работали. Он действительно не был музыкантом. Вы не могли сказать ему: «Окей, Джим, возьми-ка ноту «си». Он не был Френком Синатрой, который мог петь с нотного листа. Он не принимал почти никакого участия в создании аранжировок».
«Вроде, звучит как «соль», — прикидывал Рей, пока Джим пел куплет. Робби мог сыграть пару нот, потом взять аккорд на гитаре. Потом включался я, подбирая ритм на ударных. «По-моему, здесь четыре четверти. Шаффл». Затем мы обычно просили Джима спеть еще раз, под наш аккомпанемент.
Эти сейшены-импровизации всей группой, в ходе которых мы вытачивали наш стиль, были для меня самым трепетным и волнующим занятием. Рей, Робби и я, сочетание нас троих, стало отличной комбинацией для оркестровки слов Джима.
