Я раскошелился еще на тридцать пять баксов за перекраску. Мне хотелось, чтобы моя тачка была черной — в честь песни «Роллингов» “Paint It Black”. Покрасили кое-как, даже шины позаливали, но я был в восторге от черного глянцевого лоска.
Джим машины не имел, зато имел интересных друзей. Все они были на год-два старше меня и я смотрел на них снизу вверх. Для начала мы отправились домой к Феликсу Венейблу на Каналах — неряшливой копии каналов Венеции итальянской, видавшей свои лучшие дни еще в 20-х и превратившихся со временем в болото, полное уток. Их и теперь там полно. Феликс выглядел, как стареющий сёрфер, который слишком много времени провел в Мексике. Но он был искренне дружелюбным, любил повеселиться, и женщина, с которой он жил, меня возбуждала. Она была старше меня — милое лицо и отличная фигура.
Несколько часов спустя мы нанесли визит Деннису Джейкобсу — еще одному студенту с кино-факультета. Деннис жил в мансарде на Брукс Стрит, в полквартале от океана. Он любил поговорить о Ницше, немецком философе. Я раскрыл одну из книг Ницше, «Рождение трагедии», которую обсуждали Джим с Деннисом, и прочитал пару абзацев. Я не мог взять в толк, как у кого-то может хватать терпения одолеть до конца целую книгу такой тарабарщины. Деннис казался чокнутым, но его вкус к жизни был заразительным.
Что касается Джима, то снаружи он производил впечатление сравнительно нормального студента колледжа. Изнутри его наполняла агрессивная страсть к познанию жизни и женщин. Так же, он хотел выяснить все что можно на тему того, как запустить карьеру нашей группы и как записывать пластинки.
Под конец дня, на протяжении которого непрерывно курилась трава и велись философские беседы, обратная сторона начала проявляться снаружи. Порой на меня находил испуг. Я спрашивал себя, Господи Боже мой, до каких глубин хочет докопаться этот парень? Моррисон знал о жизни нечто такое, о чем я и понятия не имел. Его любопытство было ненасытным, а круг чтения необозримым. Я не понимал и половины цитат, которыми он сыпал, но это ничуть не умаляло его пыла.
— Джон, а ты когда-нибудь задумывался по-настоящему, что там, с другой стороны? — спрашивал он со странным блеском в глазах.
— Что ты имеешь в виду конкретно, какая «другая сторона»?
— Ну, ты понимаешь… пустота, бездна.
— Думал, конечно, но я таким не заморачиваюсь, — я робко попробовал рассмеяться, пытаясь разрядить обстановку.
Джим снова углубился в смутный монолог, цитируя поэтов типа Рембó и Блейка.
