— Дорога эксцессов ведет во дворец мудрости, — вновь и вновь повторял он, как эхо.
Встреча с Джимом стала смертью моей наивности.
К счастью, музыка была великим уравнивающим фактором для нас обоих. Скажем так, его восхищали мои возможности, как музыканта, а меня — его ум и образованность.
— Что ты имел в виду, когда говорил, на том концерте, что гитарист играет запредельно? — спросил Джим, когда мы, уже ближе к ночи, ехали в Голливуд.
— Он забирался так далеко, насколько возможно, в пределах структуры аккорда. Другими словами, он реально отрывался. Ты хочешь как можно дальше отклониться от темы, чтобы звучать по-настоящему свободно, но не настолько, чтобы выпасть из общей гармонии. Ты можешь немного поплясать на краю. Как Колтрейн или Майлз. У них есть право забираться в дебри, потому что они заплатили все долги, сделали массу прекрасных мейнстримовских записей.
Я был уверен, что он меня понимает. Когда я говорил о музыке Колтрейна как о потоке сознания в виде «звуковых полотен», Джим слушал очень внимательно, по ходу вставляя свои литературные ассоциации.
— Ну да, все верно. Как у Рембó, «разрушение смыслов». Слушай, а поехали в «Trip»? говорят, Аллен Гинзберг должен выступать.
— Хорошо. Знаешь… если джаз и поэзию можно как-то соединить… Я думаю, это мы и есть.
— Поспорим? — перебил меня Джим.
— Что?
Джим вытащил из кармана монетку в четверть доллара, подбросил в воздух и на лету поймал ее ртом.
— Ты что, проглотил ее?
— Угу.
— Ты псих.
— Угу. Ха-ха.
Глава 5.
Light My Fire
Зажги Мой Огонь
Оххай[22], 1977
Солнце садилось на запад, и знаменитый оххайский «розовый миг» — когда последние солнечные лучи освещают долину, вычерчивая в небе контуры хребта Топа-Топа, прямо за моей конюшней — должен был вот-вот наступить. Подсветка была ошеломляющей. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались апельсиновые рощи, акры и акры апельсиновых рощ. Я слез со своей лошади, Метчен, и повел ее в поводу вдоль скалистого обрыва к ранчо Тэтчер Скул. Сорок лет назад, таким же туманным вечером, Роналд Колмен вот так же тащился вдоль этого самого обрыва и глядел с высоты на волшебную долину Шангри-Ла в классической киноленте «Потерянный горизонт». Мне было ясно, почему киношники выбрали для натурных съемок именно это место. Я влюбился в него с первого взгляда, когда подыскивал пристанище для двух моих лошадок.
Метчен забила копытом и громко заржала, почуяв своих товарок в коррале[23]. Она была не любительница дальних прогулок и всегда норовила завернуть домой, но я боролся с ней уже десять лет и воспринимал, как члена семейства.
