— Ну, начальству лучше знать, как проводить профилактику дезертирства, — думая о своём, ответил я.
— Прохфи…чего? — остановился как вкопанный Семён, чуть не заехав мне краем пустой фляги по голени.
— Бля…Сёма! Какого хрена тормозишь? Поспешай давай! Профи-лак-тика! — повторил я по слогам, — дело такое, чтобы заранее упредить нарушения. В том Челябинске, небось народу на вокзале толпы, да и город побольше, чем Златоуст. Есть где и дезертирам скрыться, и для спекулянтов раздолье.
Семён почесал бритый затылок.
— Эк ты по-умному выражаисси, Гаврила. Заприметил я, считай пачти шта блаародный. А говорили из крестьян!
— Так книжки читать ужас, как люблю, Сёма. Они-то язык и правят. Ты бы сам попробовал или грамоте не учён?
Санитар насупился и замолчал. Вот оно как! За больное его задел? Ладно. Извиниться? А за слабость не примет? Всё-таки значительно старше меня. Попробую-ка по-другому, негоже народ, с которым ещё ехать и ехать против себя настраивать. Знаю я такой тип. Это не просто пьяница. Сёма явно запойный. Такое учишься замечать, не только будучи врачом. Особый блеск глаз при слове «самогон», характерные особенности кожных покровов, импульсивность, обидчивость. Прошли всего ничего, а он уже вспотел и одышка. И это при нуле на улице! А он в шинельке да гимнастёрке. Терморегуляция ни к чёрту.
В молчании дошли до кубовой, то есть до того самого белого здания с надписью: «Кипятокъ». Пока горячая вода набиралась в первую флягу за нами в очередь пристроились ещё несколько солдат из эшелона, насмешливо поглядывая на нашу парочку. Понять этих бравых солдат было можно: непонятный беспогонный парень в ношеной шинели и рыжий дядька-санитар. Ну как тут не улыбнуться.
Они же в своих ещё необмятых походных рубахах защитного цвета, при ремнях коричневой кожи, многие в папахах с новенькими кокардами, положенных по форме Сибирскому корпусу, крепкие, рослые, усатые, пренебрёгшие для форса шинелями, смотрелись рядом с нами настоящими будущими героями Великой войны.
И хотя я прекрасно понимал, что там, куда идёт эшелон, австрийским штыкам и немецким гаубицам глубоко похрен во что одет русский солдат, мне стало немного стыдно. Нет, не за себя, одет я всё же был с бора по сосенке и пока имел к Русской Императорской армии лишь потенциальное отношение. А за этого самого Семёна, что возвращался из госпиталя после ранения и горячки, чуть не унёсшей его к архангелам, которое он получил, вытаскивая с поля боя вот таких молодцов, которые сейчас глядят на него и усмехаются. Стыдно стало за себя, что уже окончательно поставил на этом рыжем мужике печать пьяницы и алкоголика, безграмотного и никчёмного. Прости меня, Господи…
