— Но она причинила мне боль, папа. — мой голос дрожит, как ветви дерева. — Она ударила меня кнутом по спине.
— Она... ударила?
От дерганья его челюсти мне хочется замолчать, но я этого не делаю. Я молчала десять лет, и теперь, когда начала говорить, вернуться назад невозможно. Я многим обязана себе.
Слезы наполняют глаза, в попытке найти ответы в своей бесполезной голове.
— Я думаю, это произошло, когда она нашла меня возле подвала. Я не сказала тебе, потому что не хотела, чтобы вы двое поссорились.
— Принцесса...
— Она пытала Эйдена, — выпаливаю я. — Он был ребенком, пап. В то время ему было столько же лет, сколько Илаю, и у него имелись красные отметины по всей коже, и он был прикован цепью к стене. Ты знал, что у него все еще есть эти шрамы? Его спина и лодыжка свидетели жестокого обращения мамы.
Потребность заплакать по Эйдену приходит ко мне из ниоткуда. Правда, сейчас он монстр, и я никогда его не прощу, но это не отрицает того, что случилось с ним в детстве.
Ма разрушила его невинность.
Она разбила и придавила ее к земле, оставив за собой сломанного мальчика.
Неудивительно, что он решил стать монстром. По его извращенной логике, быть монстром лучше, чем быть слабым беспорядком.
Я даже не могу его винить.
В глубине души мне хочется плакать по маленькому мальчику, которым он был. По мальчику с взъерошенными черными волосами и металлическими глазами.
Этот мальчик был моим другом, моим светом во тьме.
Илай послал его ко мне.
У папы вырывается вздох.
— Это моя вина.
— Твоя?
— Похищение Эйдена должно было только напугать. Он должен был вернуться, как и двое других мальчиков, если бы я лично позаботился об этом.
— Хочешь сказать, что ма оставила его у себя, не сказав тебе?
— При помощи Реджинальда.
— Д-дяди Реджа?
Папа берет меня за руку и ведет к ближайшей скамейке. Я следую за ним, как потерявшийся щенок, моя голова завязана в такие сложные узлы, что трудно соображать.
Дядя Редж помог маме похитить Эйдена.
Эта мысль вертится у меня в голове, как разрушительный мяч. Я понимаю слова, но не могу их осмыслить.
Мы оба сидим на деревянной скамейке, от которой пахнет свежей краской. Папа поворачивает меня к себе так, чтобы мы смотрели друг на друга.
— Я хотел, чтобы ты привыкла к дому, прежде чем поговорить о прошлом, но сейчас у меня не остаётся выбора. Возможно, ты никогда не увидишь свою мать прежней после того, как я скажу тебе это.
— Ты не можешь заставить меня ненавидеть маму больше, чем я уже ненавижу ее, пап.
