– Прекрати смеяться!
– О, прости, – сказал он без всякого сожаления.
Онория свирепо нахмурилась:
– Что ты здесь делаешь?
– Я здесь живу. – Он подошёл к ней и протянул руку, чтобы помочь встать. Кажется, именно так должен поступать джентльмен.
Онория прищурилась. Совершенно ясно, что она ни на йоту ему не поверила.
– Ладно, я живу неподалёку, – сдался он. – Эта тропинка петляет из стороны в сторону между границами владений.
Она приняла его руку и позволила ему помочь ей подняться, принявшись сразу же отряхивать юбки. Но почва была сырой, и грязь прилипла к ткани, вызвав ворчание и вздохи Онории. Наконец, она оставила попытки, посмотрела на него и спросила:
– Как давно ты здесь стоишь?
Он ухмыльнулся:
– Гораздо дольше, чем тебе хотелось бы.
Онория испустила утомлённый стон и сказала:
– Полагаю, ты не станешь держать язык за зубами.
– Не пророню ни словечка, – пообещал Маркус. – Но кого именно ты намеревалась завлечь?
Она насмешливо сморщилась:
– О, пожалуйста. Ты был бы последним, кому я бы сказала.
Он изогнул бровь.
– В самом деле. Последним.
Она метнула в него раздраженный взгляд.
– За исключением королевы, премьер-министра…
– Прекрати. – Онория с трудом скрыла улыбку, но тут же снова поникла. – Не возражаешь, если я снова присяду?
– Вовсе нет.
– Моё платье и так перепачкалось, – проговорила она, найдя место у подножия дерева. – Ещё несколько минут в грязи ничего не изменят.
Онория уселась и искоса взглянула на него:
– В этом самом месте ты должен был бы сказать, что я выгляжу свежей как цветок.
– Полагаю, это зависит от того,
какойэто цветок.
Тут она одарила его взглядом, исполненным крайнего недоверия, который был так знаком Маркусу. Сколько лет он наблюдает её гримаски? Четырнадцать? Пятнадцать? Раньше ему не приходило в голову, что Онория, несомненно, является единственной женщиной из его окружения, которая может говорить с ним откровенно и с изрядной порцией сарказма.
Вот почему он ненавидел выезжать в Лондон. Женщины там жеманились, прихорашивались и говорили ему то, что, по их мнению, он хотел от них слышать.
И мужчины делали то же самое.
Ирония заключалась в том, что они почти постоянно ошибались. Маркус презирал подхалимов. Ему было ненавистно каждое льстивое слово. Он терпеть не мог, когда ему говорили, что его совершенно обычный и ничем не примечательный жилет «удивительно скроен и великолепно сидит».
С отъездом Дэниела не осталось никого, кто понимал бы его. У него нет родственников, если не углубляться на четыре поколения назад, чтобы отыскать общего предка. Он единственный сын единственного сына. Холройды не славились особенной плодовитостью.
