Не было никакого резону торопиться, чтобы догнать ее. Я спокойно натянул сапоги, аккуратно поправил штанины, встал и не спеша отправился за ней.
А куда ей деться-то? Стоит у лошади, и уже вполне осознала, что вариантов у нее нет.
Встретила меня гордо, сложив руки на груди, сразу перешла в атаку:
— Поймал, да?!
Пришлось состроить самое невинное выражение лица, приподнять брови и выразить удивление. Поймал ответный взгляд-упрек, хмыкнул, пожаловался небу:
— Ни ног, ни поцелуя! Вот вечно бедному Рустему ничего не достается!
— О, нет! Только не это! — поняла мой коварный замысел Михримах. — Ты собираешься бурчать и стенать всю дорогу обратно, да?
С самым церемонным видом я поклонился:
— Проницательность моей несравненной госпожи не знает границ!
Кажется, почтения в этом жесте было маловато — уж очень прорывалась насмешливость. Непорядок!
Михримах надулась, потом нахмурила бровки, явно прикидывая дальнейшие перспективы, потом посомневалась, побросала на меня выразительно-недовольные взгляды, смирилась с тем, что взглядами я не прожигаюсь, и вступила в торги:
— Один, и маленький!
Можно было, конечно, выторговывать и больше, но я ведь не то преследовал целью; поэтому оставалось лишь вздохнуть и с самым серьезным видом заверить:
— Полностью вверяюсь вашему чувству справедливости, госпожа!
Она подошла ближе, запрокинула голову, закрыла глаза и замерла в ожидании.
Несколько секунд я наблюдал эту очаровательную картину; потом она все же приоткрыла глаза и недовольно поторопила:
— Ну и долго мне тут стоять?
Я наклонил голову, хмыкнул и внес коррективы в ее план:
— Ну уж нет, раз маленький — то целуй сама! А то я ж перецелую, а ты мне потом претензии выставишь!
Она гневно сверкнула глазами, потом смутилась, потом сробела, даже задрожала, кажется. То бледнела, то заливалась краской, и не было никаких сил наблюдать за ее мучениями, поэтому пришлось приободрить:
— О Создатель! Михримах, просто сделай это — и поедем уже! Темнеет.
Видимо, я выбрал верный тон, чтобы сбить ее с волнительного переживания. Она, наконец, решилась, привстала на цыпочки, потянулась ко мне и легонько прикоснулась губами куда-то к моему подбородку, тут же отпрянула, вся закраснелась и выдала растерянно:
— Рустем, но… но я не знаю, как это делается?
Вся моя сила воли уходила на то, чтобы сохранить каменной выражение лица; но невольный смех так и рвался наружу; кажется, уголки моих губ все же дрогнули, и она это заметила.
— Ну, знаешь ли! — смущение как рукой сняло, уж что-что, а возмущаться моим нахальством она умела просто виртуозно.
