— Я не отдам вам эту книгу, госпожа, — медленно произнес он, словно что-то решая для себя, а затем лицо его расцвело совершенно непристалой паше хулиганской улыбкой, и он незнакомым мне задорным голосом заявил: — Впрочем, если вы так настаиваете, я бы мог почитать вам ее вслух как-нибудь вечером!
Впервые у меня не нашлось слов, чтобы осадить наглеца. Я застыла, как статуя, не веря своим ушам. Он впал в слабоумие?!
— Ну же, Михримах! — подначивал он меня, делая приглашающий жест рукой. — Тебе же любопытно, правда? Ты же хочешь узнать, что написано в этой запретной книге, которую от тебя так прячут?
Он попал в точку; мне было настолько невыносимо любопытно, что я готова была спустить ему с рук его фамильярность и странный шутливый тон, так не идущий к тому образу, что сложился в моей голове.
По его лицу мне казалось, что он смотрит в самую мою душу и читает там все без преград. Но мое возмущение разбивалось о стену его непринужденной веселости. Он так открыто и радостно предлагал мне… эти чтения… что у меня не хватало сил гневаться.
Кажется, я так и стояла с глупо открытым ртом, не находя слов для ответа.
Потом просто развернулась и ушла, пытаясь уверить саму себя, что это не было бегством, и что мне совсем, совсем, совсем не любопытно! Нисколечко!
Выбежав из его покоев, я скрылась за поворотом и там почему-то рассмеялась. Хотя этот раунд явно остался за ним, я совсем не чувствовала себя проигравшей.
* * *
Мне было отрадно наблюдать за тем, как Михримах осваивается и оживает в нашем доме. Одно неизбывно было причиной моего огорчения: она избегала меня всячески, и даже просьб о своих нуждах не высказывала упрямо. Гюльбахар регулярно отчитывалась передо мной о повелениях госпожи, но сама султанша, как я полагаю, была не в курсе моей осведомленности — иначе давно почтила бы меня своим гневом.
И без того немногословная в моем присутствии, после случая с Боккаччо она совсем затаилась, избегая даже глядеть на меня. Лишь временами мне удавалось поймать ее быстрый, затененный ресницами взгляд, и это выдавало ее с головой: ее разбирало любопытство.
По покупкам Михримах я уже понял, что у нее был пытливый и жадный до знаний ум; она знала несколько языков и явно стремилась к новым открытиям. Я не ожидал обнаружить в женщине такое стремление к наукам, и был заинтригован. Должно быть, с нею можно завести интересную и содержательную беседу — если бы только она рассматривала меня в качестве потенциального собеседника! Однако ж, увы, она старалась всячески игнорировать тот факт, что мы живем в одном доме и аккуратно не замечать меня всегда, когда это было возможно и прилично.
