Поэтому я был весьма удивлен, когда она окликнула меня в саду во время моего возращения из дворца. Обыкновенно во время прогулки по нашему тихому саду она предпочитала оказывать вид, будто не замечает меня в тени деревьев, будто еще прозрачные сумерки уже скрывают меня от ее взора. Я знал, что не стоит приближаться к ней во время ее прогулки; это лишь причинит ей досаду. По нашему молчаливому согласию сад был территорией частичной слепоты — она не видела в нем меня, а я — ее.
Немудрено, что первым делом я подумал было, что что-то случилось — иначе с чего ей нарушать свое обыкновение?
Она приближалась ко мне легким шагом, в своем гладко-сапфировом шелковом платье, и на губах ее играла совершенно непривычная мне ласковая улыбка. Я было приветствовал ее полагающимся поклоном, но она порывисто подошла ко мне и взяла за руки. Раньше, чем недоумение успело отразиться на моем лице, она прошептала:
— Шах-Хубан приехала, смотрит с балкона, — а сама улыбнулась совершенно обворожительно.
Сердце пропустило удар. Разумеется. Шах-Хубан. Как могло быть иначе? Я и не надеялся.
Несмотря на то, что ее ласка была лживой и вынужденной, я постарался изгнать горечь из своего сердца и улыбнуться ей в ответ как можно ласковее. И даже решился провести рукой по ее нежным и растрепанным ветром кудрям, приглаживая их.
— Поворкуем, госпожа? — насмешливым тоном выдал все же я свою горечь.
В темно-синих сумерках сада ее глаза и сами казались необычно синими, когда она подняла их на меня и ответила:
— Придется поворковать, паша. Нельзя, чтобы тетушка в нас усомнилась.
Тягучий запах влажной хвои, промокшей после дневного дождя, плыл в прохладном воздухе. Этот запах словно ласкал, сглаживая тревоги сердца. Где-то на дереве скрипнула ветка, на которую села ночная птица. Михримах смотрела мне прямо в глаза и улыбалась нежно, как исполнившаяся мечта. Успокоительно шуршала трава: «Шах-Хубан, Шах-Хубан». Благословенна будь, султанша, которая своим ястребиным взором подарила мне эти мгновения близости с моей госпожой!
— Надо идти, — решила вдруг Михримах, высвобождая было руки, но я не отпустил:
— Влюбленные не так себя ведут, госпожа, — тихо заметил я, заглядывая в ее глаза.
Она чуть покраснела и смешалась; а я воспользовался случаем — когда еще мне подвернется такая удача? — наклонился и легонько поцеловал ее.
Я был уверен, что она не оттолкнет — слишком боялась взгляда тетушки — но в то же время обоснованно опасался ее гнева. Поэтому поцелуй совсем не доставил мне того наслаждения, о котором я так долго мечтал; я был слишком занят тем, чтобы быть как можно более нежным и не напугать ее.
