темнеющими где-то очень и очень далеко оборонительными монолитами. Внезапно одна из восьми башен пришла в движение, ее спираль зазмеилась, медленно наливаясь жаром, как это происходит с металлом, погруженным в кузнечный горн. И тут верхний свет померк, заслоненный огромной тенью. Но это была не тень, а темное женское лицо с горящими зеленым огнем глазами. И это было то самое лицо, которое Иван видел у горгулий на стенах и статуях на площадях пятого города. Лицо приблизилось к раскаленной уже добела башне, озарившись её белым отсветом. Стало видно, как это лицо прекрасно. Женщина мягко, даже нежно улыбнулась и, обхватив ниоткуда выросшей восьмипалой кистью раскаленную спираль, внезапно и страшно оскалилась, а потом глубоко погрузила ее себе в глотку. Было видно, как пульсирует между пальцами медленно остывающая башня. Женщина пила этот жар до тех пор, пока башня не остыла и снова не стала черной. Оторвавшись от башни и отведя куда-то руку, она вдруг в упор на Ивана посмотрела. «Она меня видит!» – воскликнул он в ужасе. И голос ответил: «Да, она тебя видит. И она хочет, чтобы ты ее полюбил, чтобы затосковал по ней и захотел увидеть снова». Лицо женщины становилось все прекраснее, а ее улыбка все нежнее. Иван оцепенел, а голос возле него умолк. И вдруг он вспомнил слова Уруслана Залазаровича про то, как при виде подземного Кремля не жалко ему стало его души, а еще он вспомнил нервного болезненного человека, сменившего лишь на мгновение мелькнувшего перед ним былинного витязя, и громко сказал: «Я все увидел и ничего не забуду. Никогда».
Иван смотрел на самого себя, вытянувшегося в неудобном уродливом кресле. Остекленевшие глаза сидящего были открыты, а рядом гудела невесть откуда взявшаяся большая муха. Этот человек умер, спокойно подумал Иван, но почему он так прямо сидит? Он прикоснулся к плечу сидящего и очнулся.
………………………………………………………………………….
За окном поезда замелькали беспорядочные пригородные строения – ангары, гаражи, какие-то еще низкорослые уродцы непонятного назначения, утыканные трубами… Ну вот и слава Богу, подумал Иван, через какой-нибудь час я уже буду дома. Но какой все-таки чудесный был этот голос…
18.
Два заброшенных участка, справа и слева примыкавших к дому покойного Дмитрия Ивановича, были выкуплены Серафимой Сергеевной в тот же год, когда Маруся и Иванушка поженились. На одном, том, что слева, решено было разбить сад с маленьким прудом посередине. А на том, что справа, Серафима Сергеевна задумала построить дачу для себя и Петра Петровича. И для внуков с правнуками, сказала она самой себе, решив, что уж если вить гнездо, то пусть все будет по максимуму. Вскоре на крытом грузовике с военными номерами приехали семеро молодых ребят в совершенно одинаковых новеньких спецовках (Серафима Сергеевна, боясь Марусиной разборчивости, строго-настрого наказала прапорщику, который отвечал за строительство, чтобы никто, включая его самого, не смел показываться на стройке в военной форме, и дала денег на спецодежду), и работа закипела. В будние дни, когда все обитатели старого дома были на работе, строительством занимались ребята в спецовках, а по выходным их сменяли Емельян Иванович и Иванушка, коэффициент полезного действия которых равнялся, а то и превышал аналогичный показатель подневольных стройбатовцев. Садом же занимался Лавр Ильич Михайлов, заслуженный агроном РСФСР, которого Серафиме Сергеевне порекомендовала ее старая знакомая, генеральша Ася Даниловна Кузьмина, на даче которой Лавр Ильич «буквально сотворил чудо». Слово «чудо» с некоторых пор оказывало на Серафиму Сергеевну неотразимое воздействие и в Лавра Ильича она вцепилась мертвой хваткой. Ехать из Москвы очень уже пожилой Лавр Ильич никуда не хотел, но Серафима Сергеевна спланировала и осуществила блестящую стратегическую операцию, подключив к ней сына Лавра Ильича, все никак не могущего наладить работу своего маленького издательства, а так же его младшую внучку, уже третий год заваливавшую экзамены на биофак МГУ. Последним ударом, окончательно лишившим Лавра Ильича способности к сопротивлению, была аккордная постройка в углу полностью расчищенного садового участка в двадцать соток миниатюрного двухкомнатного, оснащенного водой и отоплением коттеджа, который предоставлялся заслуженному агроному на время его работы, сроки которой никак не были ограничены. «Да хоть навсегда – заявила Серафима Сергеевна – лишь бы сад цвел. Вы согласны?». И Лавр Ильич сдался, о чем ни разу не пожалел до самой своей скоропостижной кончины ровно через пятнадцать лет. Первые две недели Лавр Ильич посвятил детальному изучению почвы своего будущего поля боя. Своим конфидентом он избрал только что вышедшего на пенсию Емельяна Ивановича, который, увлекшись стройкой, как-то незаметно прекратил свои регулярные медитации, сделав их нерегулярными. Исследования Лавр Ильич проводил по всем правилам науки позавчерашнего дня. Он исползал на четвереньках и, как крот, перерыл каждый метр вверенного ему пространства. В конце концов он ткнул палкой в самом дальнем углу участка и велел Емельяну Ивановичу копать. Примерно на глубине двух метров тот наткнулся на воду, которая как будто только того и ждала, чтобы вырваться на волю. Лавр Ильич победно стукнул своей палкой оземь и заявил, что пруд будет здесь. Узнав, что Лавр Ильич
