— Складывать надо, складывать.
— Оба ошиблись. А как я объяснил, будет правильно, — сказал я, пытаясь окрепнуть в голосе.
Мужики сидели и чесали затылки, брат подмигнул Осипу и кивнул на меня. Внезапным и новым было наше с ним положение. В этот миг мы как бы поменялись ролями со взаимного согласия, и весь вечер, как мне казалось, брат дурковато помаргивал глазами, часто смачивая во рту карандаш. Раздался звонок, чего никогда не было при работе ликбеза. Я вышел из класса покачиваясь, словно только что проскакал верхом сто верст. Голова гудела как котел. Я думал об одном: как бы не встретиться с учителем. Мужики курили и разговаривали о базаре и дровах. Я стоял среди них малый и растерянный, не зная, куда девать длинные рукава пиджака. Учитель не показывался, лишь звонок дал из своей комнаты. Я вошел в класс, сел на стул и голосом как можно тверже сказал:
— Выньте тетради по письму.
— Вот это по-учительски. — похвалил Осип. — Только не тетради у нас — бумажки.
В углу блеснул огонек, я спросил:
— Не накурились, дядя Иван?
— Все-все, Саня, — послышалось из угла.
— Свирепов! К доске иди.
Брат выломился из-за парты, в темную пригоршню ухватил мел. У меня в школе было пристрастие к шипящим звукам, как у ребенка к пряникам. Я смачно выговаривал такие слова и дивился: слышится мягко, а пишется без мягкого знака. Из-за сомнений таких я не усвоил правила и безбожно врал на письме.
— Луч, — продиктовал я брату, так как план составляли мы с учителем, то, разумеется, слово это было написано правильно. Но страсть к шипящим толкнула к произвольному выбору слова, я добавил:
— Горяч.
Брат долго рисовал слово, наконец вздохнув, отошел в сторону.
— Не так, — сказал я, переняв от брата мел и приписав мягкий знак.
— Вот и врешь, Санька, — раздался звонкий голос. Это была Ольга Горпунова, с которой я пас утят. Я почувствовал, как упало мое сердце, словно кто пугнул меня из-за угла. Ольга выбежала к доске и зачеркнула мягкий знак.
— Мягко же слышится, — защищался я и краснел.
— Вот чудак, — махнула на меня рукой Ольга. — Это же мужской род.
— Ну и что! — сломя голову бросился я в спор. Надо было как-то спасаться. — Это же прилагательное!
— Мужское прилагательное. Вот чудак!
— Чудачка и ты! Слышишь, как мягко говорится горяч, горяч, горяч!
Я смачно и щедро шипел, словно плескал воду на раскаленную плиту. Нефед недоуменно глядел на спорящих. Ученики мои брали слово на зуб.
— Горяч, горяч! Мягко!
— Горяч, горяч! Жестко!
