— Слушай-ка, у меня идея, браток, — сказал он весело, за плечо подвел меня к столу и усадил. — Будешь учить ликбезников?
Я не ожидал такого предложения и растерялся, конечно.
— Я серьезно говорю, Саня. Грамота у тебя шла хорошо. Где затруднишься — а я зачем? Не подумай, что нагрузку хочу свалить на тебя. Я конь дюжой. Нет, черт возьми, это здорово бы. Александр Карпыч — звучит-то как!
— Я все забыл, — сказал я.
— Вот и надо вспомнить. Я поговорю в сельсовете, думаю, согласятся, а ты не отказывайся. Это ведь для тебя шаг, и шаг значительный.
— Была не была! — махнул я рукой, соображая: получится — хорошо, не получится — хуже от того не стану.
Я домывал пол в классе, когда ко мне быстрым шагом подошел Семен Семенович.
— Все уладилось. Урока два посидишь у меня, поприглядишься и начинай.
Я оглядел свой наряд, и учитель заметил это.
— Мы так сделаем. Я кончаю занятия и отдаю тебе пиджак. Не беда, что великоват. Купишь со временем. Ты не робей, главное. И не выказывай, что мало знаешь. Помни, что ученики твои вовсе неграмотные. Понял?
— Ага, — ответил я привычно деревенским словом.
Учитель громко захохотал, обнял меня, охваченный одному ему знакомой радостью. Я же был смущен и подавлен предстоящим, страх вселился в меня и сжимал сердце. Я цепенел от мысли, что придется выйти на люди. Страх так измучил меня, что я лишился сна и рисовал, рисовал себя в новом положении, мускулы мои напрягались, я начинал часто дышать. «Александр Карпыч», — слышался чей-то голос, и я прятался под шубенку и замирал.
В памятный день, одетый в учителев пиджак, я вошел в класс и схватился руками за столешницу. Коли бы кто в эту минуту попытался меня позвать, я пошел бы со столом в руках. Видно, такое оцепенение мое продолжалось долго, но вот я по деревенской привычке швыркнул носом и плюнул на пол.
— С этого, Санька, и начинал бы, — пробасил брат Нефед.
Все засмеялись, и тут в полутьме я увидел бороды и глаза людей. Брат сидел за первой партой и удивленно таращил глаза, словно хотел сказать: не видите, что ли, это же наш Пантелей. Я начал цепенеть вновь, но Осип, сосед наш, выручил:
— Саня, проверь-ка, ладно ли я задачку решил?
Онемелой рукой я взял листок и тут только ожил и заговорил:
— Ошибка у тебя, дядя Осип, ошибка.
— Мелешь, Саня, не мог я ошибиться, — подзадоривал Осип меня, вылезая из-за парты.
Потом ночью бессонной вспомнил я, как стоял Осип, прислушиваясь к моему толкованию, повернув ухо и ухмыляясь. Я сжимался под шубой, ликовал, хохотал, мне казалось, свершилось «миру преставление», как любила говаривать мать. За Осипом с бумажкой полез и брат мой. Он не соглашался и перечил Осипу и, о боже мой, стоял передо мной, не зная, как назвать, и твердил одно:
