Друзья в России сердечно волнуются, спрашивают, а мне стыдно им рассказывать. Что я скажу? Я живу так, что не знаю каждый день, арестуют меня или нет. Что я ложусь спать, обнимаю дочку и счастлива, что рядом, потому что завтра могу не быть с ней? Что я вынуждена была отдать компьютер, потому что боюсь, что придут с обыском? У меня спрятаны деньги на черный день, я их храню у друзей, потому что придут с обыском и отберут. Адвокаты ни на что не влияют, только могут сказать родным, что человека пытают.
У меня друга посадили на три года. На него давят как на политического, очень долго держат в наручниках. Его мама ездила на свидание, я говорю: ну как там Влад? Она говорит: раны на руках начали проходить. Другой друг был волонтером штаба Бабарико — потому что Бабарико был меценатом, поддерживал белорусскую культуру, создал большое культурное пространство на улице Октябрьской, — и мой друг там работал барменом, варил кофе и делал вечеринки. Когда началась [предвыборная] кампания, он пошел волонтером, собирал подписи, потому что был благодарен за это пространство. Ему нечего предъявить, обвинений никаких — уже полгода сидит.
Еще у меня есть друг, у которого многолетняя депрессия. Когда всех стали сажать, он говорит: наконец вы поняли, что это такое — когда ты каждый день не уверен, что проснешься завтра, когда у тебя нет будущего, а есть только сегодняшний миг, и он очень плохой.
Борис, врач
Когда [19 ноября] задержали [Артема] Сорокина — [врача, который опроверг слова Лукашенко о том, что Роман Бондаренко был пьян], — это всех всколыхнуло в больнице. Мы встали лицом к стенке. Потом им помогали и деньгами, и на адвоката, и одежду для детей возили. У него трое детей, у них были обыски, забрали вообще все из дома — ни мобильника, ни ноутбука не оставили. Какие-то пятьдесят долларов подарили ребенку на день рождения, он положил их в кубышку, при обыске их тоже забрали.
Но все уже боятся — ипотеки, кредиты, дети учатся, если уволят, куда я подамся. Система здравоохранения абсолютно подконтрольна. Врач в этой стране существо бесправное. Тебя выбрасывают на обочину — все, тебя больше ни одна организация не примет. А ты больше ничего не умеешь.
Я каждый день просыпаюсь и думаю: почему это до сих пор тянется? В августе я думал: да пусть он катится ко всем чертям, собирает золотые слитки, грузит в самолет и улетает. А теперь мне хочется, чтобы его инсульт скосил, и мы бы его добили. Мы знаем, как лечить инсульт.
