— Диего! — глаза Терезы превратились в полные ужаса круги. Запинаясь о намокшую от крови рубаху, она, рыдая, припала к нему, зажимавшему дрожащими руками разверстую рану.
— Я люблю тебя, слышишь, — дрогнули его губы.—Прости…
Луна посеребрила меч, падающий с высоты.
Сотня капитана брошенным копьем влетела в ворота Санта-Инез, которые захлопнулись у них за спиной, как капкан.
Смерть облизывалась на остриях пылающих сабель; осатаневшие кони харкали пеной, но…
Луис стоял средь притихших монахов с красным, точно сангрия57, лицом, и не знал: разрыдаться ему или пустить себе кровь. В груди его клокотало, о стиснутые зубы колотился крик.
Изрубленные тела, вынесенные на циновках в центр атрио, принадлежали им, но разум Луиса отказывался сие понимать. Он застонал, будто задохнувшись от сокрушительного удара.
— Кто-о?!! — заорал он. Пугающий крик взлетел и тяжело упал как камень.
Запуганные индейцы и мексиканцы круче втянули головы. Завернувшись в пестрые одеяла, они сидели на корточках, проглотив языки, словно большие нахохлившиеся птицы на жердях корраля.
«Куда подевалась Терези? Ее голос? Ее зеленый миндаль глаз?!»
Он перевел взгляд, и его впалая, чисто выбритая щека задрожала.
Их исколотая оголенная плоть, омытая от крови монахами, была что мрамор, под бледностью коего ветвились полоски сплющенных вен. Луиса едва не вывернуло: голова майора лежала у его сапог: серая, молчаливая, жуткая. В срубленном взлобье стояла заклекшая бурая каша.
Капитан тужился держаться стойко, но глаза его казались выжженными дырами. Он хрипло кашлянул и раздавил сигару о покрытую шрамами ожогов кирасу. Отойдя в сторону, хватил полную грудь ломкого утреннего воздуха; на миг ему показалось, что его мозг проперчили порохом; малейшая искра — и он взорвется к чертовой матери. Пальцы дернули хлястик подсумка, пошарили початую бутылку; локоть согнулся, губы всосали горлышко и вкус жизни обжег гортань.
У Сыча отвалилась челюсть, он то таращился на трупы, то переводил диковатый взгляд на капитана.
«Что будет? Что будет?»
На Санта-Инез навалилась тишина.
Ветер обдавал собравшихся, как дыхание горна. Лица и руки людей то и дело ощущали уколы песчинок, стегаемых ветром. Индейцы воровато корябали головы, полные песка, что немилосердно чесались.
Огонь текилы опалил желудок, но де Аргуэлло трясло. Заскрежетав зубами, он попытался остудить пламень гнева; однако тот черта с два проходил.
— Убью! — взвинченно прохрипел он. — Из ада достану, но убью! Аракая, ко мне!
