Я не знаю, поступаю ли правильно, оставаясь здесь. Я не знаю, что со мной будет, когда мы попрощаемся.
Я не знаю, что будет с ним, когда он вернется в свою простую и понятную жизнь, где не нужно ни с кем нянчиться, как с маленькой.
Знаю только, что, когда до прохождения контроля остается пара минут и мы стоим друг напротив друга на расстоянии метра, у меня болит все, каждая клетка тела. И под кожей лица сводит судорогой каждый нерв — так хочется кричать, плакать и бесконечно говорить, как мне страшно снова остаться одной.
— Очкарик, — Антон все–таки делает шаг ко мне — и я, хватаясь за этот сигнал, тянусь к нему, обнимаю так сильно, что где–то в плечах мышцы сводит тупой ноющей судорогой. — Пообещай, что ты будешь сильной, хорошо?
Киваю.
— Я не хочу тебя контролировать. — И как–то с усмешкой добавляет. — Да и не смогу.
— Я справлюсь, — говорю тихо–тихо, и собственное горячее дыхание обжигает губы.
— Только… пожалуйста… — Так трудно просить о том, на что не имею права. Но без чего мне точно хана. — Не бросай меня.
Вместо ответа он тоже обнимает меня и скупо, очень по–мужски, куда–то в волосы на затылке:
— Возвращайся, писательница, я тебя жду.
Глава одиннадцатая: Антон
Некоторые вещи, которые делаем потому что правильно, хочется затолкать в задницу тому умнику, который их придумал. Потому что между «правильно» и «хорошо» — пропасть в расстояние от Москвы до Петербурга.
И то, что в самолете казалось просто легкой меланхолией, после посадки превращается в тупую тоску.
Мужчины не скучают, не плачут, не испытывают горечи расставания.
Нам нельзя. Потому что ты либо сильный крутой самец, либо простой смертный, которого раздавят, стоит показать слабость.
Я разучился показывать чувства.
А со временем перестал их испытывать, потому что пока ты ни от кого независим, пока тебе срать на всех и вся и во главе угла только собственный комфорт — тебя не достать, не сломить и не зацепить.
Сколько в моей жизни было женщин, рядом с которыми я был бы самим собой, не растрачивал эмоции и просто брал бы от них все, что нужно, давая взамен только то, что ничего не стоит — шмотки, тряпки, подарки? Много. Я жил бы с ними как у бога за пазухой, потому что по какой–то не очень понятной даже самому себе причине им было со мной хорошо. Ни одна женщина не уходила от меня сама.
Но, бля…
Я захожу в свой дом на холме, закрываю дверь и не очень хочу включать свет. Не хочу я так, чтобы было просто тупо и спокойно. Хочу, чтобы тянуло домой после работы.
