Книга белых ночей и пустых горизонтов | страница 7
А если нечего надеть, о, гений бедности, ты можешь появиться с удочкой в любой одежде, в корявых башмаках, в штанах с заплатами совсем не стыдно постоять в толпе нарядных горожан, ведь ты собрался на рыбалку.
Весь Могилёв на Первомайской улице, ларьки торгуют пивом и вином, и на валу играет духовой оркестр, и я, — на празднике, не обхожу его по краю, стою в толпе среди моих нарядных одноклассников в отутюженных брюках, в хороших ботинках, в синих шёлковых теннисках. Они зовут меня зайти в кафе и выпить в складчину, но я спешу на Днепр…
Меня им не поймать! Нет, всё-таки я — гениальней всех гипнотизёров, я одурачил Могилёв. Заворожил толпу! Сосредоточил взгляды на удилище! Фанатикам такое не под силу! Бамбуковая удочка и поплавок из пробки от вина «Молдова».
Как же я их подчинил, нарядных дураков, я был на Первомайской улице.
Сбегая с кручи, вижу Могилёв под парусами лозунгов:
— «Мир! Труд! Май!»
Я составляю удочку и надеваю на крючок личинку майской бабочки-подёнки.
До темноты я наловлю плотвы, уклеек, голавлей, и мы отметим первомайский праздник не хуже всех других.
*
По заливу гуляют опасные волны. МРБ не придёт.
В доме нет ничего, кроме чёрствого хлеба и чая, но я забыл себя и в обмороке белой ночи, в блокадной тишине — увидел на столе буханку хлеба… Пшеничного! Поцеловал её и поцарапал губы.
Дрова уже горели и постреливали.
Я снял с плиты круги и подержал над пламенем корявый хлеб, чтобы он задышал.
Сглотнул слюну, вдыхая запах обгорелой корки и бормоча в сомнамбуле самозабвения: — Вот повезло, вот повезло…
Пока заваривался чай, нарезал полбуханки толстыми ломтями и подождал, пока они остынут.
Присутствие на них чего-то жирного мне показалось лишним и нечистым.
Наелся хлеба и заснул счастливый.
*
Открытое окно и тополиный пух на подоконнике, как в «Золотой блесне»…
И опять я читаю великую книгу Дюма и слышу двор.
В моей душе уже возникло отчуждение, но я узнаю, я ещё узнаю, что неизысканная речь «Ма, дай ему борща, он со вчера не евши» бывает благороднее изысканной.
В Париже старый эмигрант Орлов рассказывал мне о своих скитаниях.
— Мсье, поверьте, нам не жалко хлеба, но мы уже закрыли дверь.
Изнемогая, он бредёт к фонтану…
*
О, голодные грёзы! Слоны, обезьяны, лианы, барабаны кошмарного племени «Ы».
Караваны верблюдов, пески, миражи, антилопы во ржи, носороги на шкловской дороге…
Это уже опасно.
Надо умыть лицо и стряхнуть перекосы пространства. Надо твёрдо пройти мимо запахов булок с котлетами.