Эта противоположность исчезла в Морисе Торезе, сыне горняков, горняке… борце за рабочее дело… Да, в нем можно видеть прообраз человека будущего! Никакие духовные интересы ему не чужды. Между прочим, он говорит мне, как ему понравился «Джимми», роман Пьера Куртада, и как он радовался этому шагу вперед в творчестве нашего товарища. Морис с огромным вниманием читает статьи, опубликованные в «Нувель критик», и говорит, что этот журнал — удача нашей партии. Я спрашиваю, могу ли я передать его слова по возвращении во Францию. «Я говорю их тебе именно для того, чтобы ты их повторил,— отвечает Морис.— Я прошу тебя повторить их… многие молодые люди в журнале борются, находясь на позициях нашей партии, и это хорошо…» Мы обсуждаем статью, помещенную в журнале «Пансе», мы беседуем о «Летр франсез» — Морис регулярно читает это издание. Он спрашивает у меня новости о Пикассо, о Жолио, о Фужероне. Он требует, чтобы я подробно рассказал ему обо всем, что связано с Осенним салоном. Не помню уже, каким образом речь заходит о Поле Лафарге, о его литературных суждениях. Известно, что зять Маркса обычно рассматривается, как один из первых французских марксистов, однако Морис не во всем признает его авторитет: так, он критически относится к резким суждениям Лафарга о Гюго и Золя.
Морис Торез далеко не все принимает в Золя, но он не согласен с Лафаргом, который раз и навсегда отбрасывает автора «Жерминаля» в лагерь буржуазии. Что касается Гюго, то здесь он высказывается еще более решительно. Он возмущается, словно сведением личных счетов, той расправой над Гюго, которую учинил Лафарг. Известно, как сильно Морис Торез любит Виктора Гюго, он любит в нем национальный характер. Он любит в нем человека, воспевавшего свет, поэта прогресса. Те, кто читал книгу Тореза «Сын народа», помнят, какое место занимают «Отверженные» в умственном развитии Мориса.
Торез говорит с нами о писателях-коммунистах, он замечает, что для них теперь самая важная битва — это битва за качество. Дело в том, что недостаточно защищать национальное достояние, надо приумножать его.
В последний день Морис Торез из-за нашего отъезда несколько нарушает свой обычный распорядок дня. Чувствуя, что у него остается немного времени, он говорит с нами несколько иным тоном, чем в первые дни. Кажется, он даже забыл, что болен, и снова обретает авторитетный тон, характерный для вождя, время которого на счету. Он напомнил нам парижского Мориса, который мог беседовать с вами лишь в промежутке между двумя собраниями. И внезапно все мы — Эльза, секретарша Тореза и я — переглянулись: его рука, не может быть, не может быть, нет, я тоже… я тоже заметил! Да, пока он говорил, еще остававшиеся симптомы болезни, казалось, исчезли. По возвращении надо будет тут же сказать Жаннете Вермерш, что Морис в нашем присутствии впервые…
