— Эти деньги я уже обещал папе. А ты знаешь: я слово сказал — не собака пролаяла.
Ох чечеточка, ох родимая! Задорней только б на могилке его сплясал.
— Как знаешь, — мрачно говорит брат, отодвигая от себя тарелку. Встает, идет к выходу, в дверях оборачивается и добавляет, уже более мягко, будто пытаясь меня медом намазать: — Что, тут остаешься? Ну, ты еще подумай…
А что тут думать. Я все давно решил. Решил и наслаждаюсь, глядя, как брат идет к своему авто. Машина-то не его, а ансамбля, но брат катается на ней, как на личной.
БАМ!
Машина ансамбля «Балагуры» скрывается в огненном всполохе вместе с моим братцем. В то же мгновение оконное стекло раскалывается на мириад острых ледышек, которые влетают внутрь столовки, врезаются в меня бритвенными сколами. Я кричу, и кто-то еще — тоже кричит.
Сегодня в тарелке передо мной не гуляш, а кутья. Внутри как-то муторно. Не знаю, радоваться или нет. С одной стороны, брат наконец-то сдох, и Стасик имеет все шансы стать для всего мира Станиславом Петровичем. С другой стороны, брат стал чуть ли не живее, чем раньше: все эти Кольки-Юрки только о нем и говорят. Хотя о чем еще говорить на поминках, как не о покойнике.
— Так что дальше будет с «Балагурами», а, ребя? — подаю я голос.
И все начинают стенать, что-де без Иван Петровича сейчас все развалится, на одном Иван Петровиче все держалось. Как Земля еще смеет вертеться без надзора Иван Петровича, непонятно.
— Я могу уже завтра начать звонить, договариваться, — робко замечаю я.
Куда ты на поминках о работе, говорят мне. Они ж тут скорбят. Да не о ком-то левом, типа Стасика, а о самом Иван Петровиче.
Фу. Противней прижизненного раболепия только посмертное раболепие. Я встал, будто бы размяться, а на деле — чтобы больше не видеть рожи застольничающих коллег и родственников. Подошел к серванту с сервизами. У брата их было много, штук двенадцать; я знал, что часть их сейчас пылится в коробках на антресолях. Все дарили брату сервизы. Дал он мне хотя бы один? Нет. Все говорил: а вдруг кто к тебе придет и увидит, что я отдал тебе сервиз, будто избавился от подарка, нехорошо ж получится… Да жмотился он, вот и все!
Я замахнулся на сервант кулаком — пусть в меня опять вопьются осколки, мне все равно! — но рука резко затормозила, даже не коснувшись стекла. На полке меж вычурными фарфоровыми чашками лежал диджериду, только неожиданно маленький. «Откуда?» — пронеслось в моей голове, прежде чем я понял, что это была обычная блокфлейта. Привиделось.
