Мать передала мне пакет с прописями и игрушечным сундучком, и мы вместе со всеми тихо пошли к остановке.
Внизу, на остановке, медленно переступавшие с ноги на ногу женщины оживились, когда увидели нас. Их общее тело взметнулось от волнения, так колышется в небе птичья стая, перестраивая направление полета. Те, что стояли спиной, повернулись к нам лицами, а те, что были ближе к железному киоску, подошли. У некоторых женщин во ртах были сигареты, и от всех поднимался пар дыхания, он смешивался с табачным дымом, и серое облако постепенно исчезало в безветренной темноте. Сугробы сияли, это была остановка «Дружба».
Одна, самая толстая, материна бригадирша, в улыбке раскрыла рот, и под ее губами заблестели стальные коронки. Толстая наклонилась в мою сторону и спросила, не тяжело ли мне было рано вставать. И я ответила, что было не тяжело. Очень хочешь на завод, спросила толстая бригадирша, хочу, ответила я. На что бригадирша сказала, что завод самое скучное на свете место. Там одни доски и конвейеры, смотреть там нечего, сказала толстая. Скучно там ребенку, сказала толстая. Мать, увидев мое смущение, показала на пакет с розами и ответила, что у нас собой есть чем заняться, прописи, игрушки, книжка. Толстая перевела глаза на мать и спросила ее, сколько та на заводе прочитала книг. И мать засмеялась, ответив, что она их не читала, а подкладывала под голову вместо подушки, когда спала, пока все были на обеде. Женщины все разом и понимающе захохотали. Все понимали материну шутку, потому что знали, что мать лишний раз не ходит никуда, а только спит. Над ней смеялись, когда она на третий год работы на заводе научилась спать стоя. Теплый «Икарус» шел плавно и со всеми остановками для сбора рабочих, дорога до завода занимала полчаса. И туда и обратно мать спала. Когда не было свободного места — стоя, положив голову на руку, которой держалась за поручень. Это был целый час сна. Стоя спала она и у конвейера, когда на линии завал из досок иссякал, а очередь смены еще не подходила. Мать опиралась на железный щит, разделявший ленту и помост, и засыпала.
Красный автобус подошел, и толпа расступилась, чтобы пропустить нас с матерью. У матери сегодня была особая привилегия, она везла на завод ребенка, и это значило, что мы могли выбрать любое место в салоне. Мать сказала, чтобы я не шла далеко, в хвосте, сказала она, сильно укачивает. И мы сели на переднее пассажирское сиденье. В тепле все немного обмякли, и над материными губами появилась нежная россыпь прозрачных капелек росы. Это замерзшие усики оттаяли и стали влажные. Мать достала из кармана дубленки свежий белый платочек с серой окаемкой и, пришмыгнув, быстро вытерла влагу над губой и собрала то, что намокло в носу. Ее курносый нос на морозе порозовел, порозовели и высокие татарские скулы. Большая покатая челка немного опала, и мать, посмотревшись в карманное зеркальце, поправила ее.
