Рядом со мной лежал яркий полиэтиленовый пакет. Он был здесь совсем чужой. Здесь, на заводе, все было коричневое, серое, бежевое и холодное. Нарядные алые розы, напечатанные на пакете, вопили о своей неуместности. Я заглянула в пакет, оттуда пахнуло домом. Я глубже опустила голову и еще немного подышала этим запахом, пока прописями и книгой окончательно не овладел завод. На дне я заметила поблескивающий сундучок и вспомнила, что мы взяли его с собой. Я тут же достала его и разложила содержимое на покрывале. Деревянный паровозик, осколки ярко-зеленого каменного колечка и мутный розовый бисер — все это было таким маленьким и незначительным. Я рассматривала свои сокровища очень внимательно. Они были крохотными. Они были меньше чем я. Я раскрыла пакетик с бисером и взяла одну. Она была неровная и своей формой напоминала истертый морем кусочек стекла. Я покатала бисеринку между пальцами и посмотрела в ее отверстие на маму, но оно было слишком маленьким, чтобы хоть что-то разглядеть. Тогда я прокатила бисерину между пальцами еще раз, и она, соскользнув, выпала и исчезла на деревянном полу кабины.
Я опустилась на колени и в темноте под лежаком попыталась найти свою бисеринку. Но там ее не было. Ее не было нигде. Она исчезла. Тогда я снова села на лежак и взяла новую. Снова почувствовав бисерину в своих пальцах, я ощутила ее размер и фактуру. Она была маленькая, очень маленькая. И я тут же почувствовала свое тело. Мое тело было крохотным и белым. Я сидела на высоте двадцати метров в большой железной кабине. Мы все — и мама, и толстая бригадирша, и Наташка, и мертвый Олег — были очень маленькими. Мы все приехали на завод. Мне стало страшно от собственной малости и незначительности. Я была как та щебенка на зимней дороге. В холодном заводском свете мои сокровища тускло поблескивали и казались совсем не моими. Я достала книгу и прописи, бумага быстро вобрала влагу и разбухла, а рыжая обложка книги про Чиполлино стала темно-луковой и чужой. Все, что мне принадлежало, было не моим, было чужим и не имело ко мне никакого отношения. Как и застывший мамин профиль, мои вещи потухли. Я еще раз осмотрела мать, ее фуфайка висела на спинке стула, а глаза все так же сосредоточенно смотрели на ленту, где заводское время мерила идущая одна за другой доска.
Я наспех собрала тетради в стопку, а свои сокровища в сундучок и вернула все в пакет. Завернувшись в пропахший целлюлозой плед, я отвернулась к стене и заснула от страха.
