Доходили и до начальства своеволия ее. Покойная матушка Ирина Прокофьевна несколько раз собиралась прогнать ее и ко мне об этом многократно присылала. Раз приходит ее келейница-то и говорит мне: “Приказала тебе матушка взять дуру-то твою и отправить, откуда взяли”. И так-то мне стало что-то скорбно. “Я не брала и не повезу; как хотите, вы делайте. Да и что гнать-то ее, — говорю, — Ульяна-то Григорьевна не так ее приняла, а тоже 500 рублей за нее Иоасафу-то отдала”. А Пелагия-то Ивановна, как не до нее дело, сидит в уголочке в чулане, поглядывает, слушает да молчит. “Вон, слышишь? Что молчишь? — говорю я. — Матушка хочет отсылать тебя, дуру, за то, что все дуришь”. “Да что она обо мне говорит! — сказала. — Сама-то она еще не начальница. Ведь еще сама-то, вот как я, в уголке посидит”.
— Слышишь, — говорю я келейнице-то Ирины Прокофьевны, — что она говорит? Поди, да скажи матушке-то.
И ушла она да все матушке-то и пересказала. Зная прозорливость Пелагии Ивановны, испугалась матушка Ирина Прокофьевна, присылает к нам келейницу кое с чем, с гостинцами, да и не велит ее трогать. Взошла келейница, дает ей что-то: “Матушка прислала”. А она не унялась, знай себе говорит: “Нет, ведь ей уж недолго начальницей-то быть”. Как бы вы думали? И вправду через две недели матушку-то Ирину-то Прокофьевну тихомолком от нас, по Иоасафовой-то хитрости, сменили, поставив начальницей Екатерину Васильевну Ладыженскую. Но когда приходили сестры к Пелагии Ивановне и о ней говорили: “Вот у нас новая матушка”. “Нет, — отвечает она, — это еще не коренная. Да еще смута-то, смута-то какая у нас будет”, — и замолчит.
— Ну, — говорю, — у тебя, видно, все не настоящие да не коренные.
А вот когда матушку-то Елисавету Алексеевну поставили начальницей, я опять так и говорю ей: “Ведь новую матушку-то поставили нам. Что, и эта по-твоему-то опять не коренная?”
— Нет, — говорит, — батюшка. Вот эта уж настоящая, как есть коренная.
Ну, уж и впрямь настоящая да коренная вышла Елисавета Алексеевна Ушакова, теперешняя наша матушка Мария».
Война за правду во время смуты в Дивеевской обители в 1861 году
О смутном времени, пережитом обителью, в официальном описании монастыря тех лет говорится следующее. «При слабой настоятельнице новообразовавшейся Серафимо-Дивеевской общины Ирине Прокофьевне Кочеуловой все совершенно забравший в личное насильственное и самопроизвольное распоряжение свое Иван Тихонов (впоследствии иеромонах Иоасаф), всем, чем лишь было возможно, теснил и преследовал Серафимовских, постепенно стараясь, под всевозможно благовидными предлогами, уничтожить все серафимовское, святым старцем, по приказанию Матери Божией, заповеданное, заменяя то лично своим, новым. Так, мельницу-питательницу перенес он почти на версту в поле с прежнего, ей батюшкою Серафимом определенного места; затем упросил епархиальное начальство запереть и запечатать обе Рождественские церкви; вместо строго заповеданного чтения неусыпаемой Псалтири заставил читать Евангелие в Тихвинской новоотстроенной им церкви. После этого снес все по приказанию батюшки Серафима поставленные корпуса-келии, построив свои, новые, и все задним фасадом к Святой, заповеданной Царицею Небесною Канавке, с твердо выраженным намерением постепенно засыпать ее всяким сором и впоследствии совершенно заровнять. Эта всем известная и столь многозначительная Канавка вырыта по приказанию Самой Матери Божией по той самой тропе, где, по глаголу святого старца, “стопочки Царицы Небесной прошли!”».
