– И не запил? – удивился я.
– Нет. Он мужик сильный был.
– Расскажи еще, – попросил я.
– Эх, миленький, рассказывать тебе истории я могу и целый год, за почти тысячу лет их в твоей семье тьма накопилась, да тебе надо отдохнуть чуть-чуть. Скоро уже светать будет, а тебе в дорогу, да неблизкую. Я тебе могу на прощание сказать, как все заканчивается.
– Как?
– А так. Есть у всех этих предков всего два потомка, брат и сестра, оба видные люди, но деток у них нет, поэтому вся их тысячелетняя линия обрывается. Ты понимаешь, о ком я?
– Понимаю, Дедушка, – отозвался я. – Как-то не складывается ни у меня, ни у Ксении. Ксения стерва, от нее мужики шарахаются, как от Матрены Богатыря. А мне с бабой не повезло, рога мне наставила.
– Ты какой незадачливый! – в голосе домового слышалась ирония, и это меня насторожило. – С Ксенией все понятно, ей ручной мужичок нужен. Спокойный, душевный, не ершистый – и все будет окей.
– Дедушка! Ты откуда слова такие знаешь? – вскрикнул я, удивляясь тому, что продолжаю удивляться и источник моих удивлений никак не иссякнет.
– Это глобализация меня достает, – объяснил свой словарный оборот домовой, – подчас и не такое выскочит, сам диву даюсь, – и продолжил: – Не каждой бабе Соловей-разбойник нужен, особенно если эта баба – Баба-яга.
Среди твоих прапрапрадедов и бабок был такой случай. Давно совсем было. Он был драчун, безбожник, гуляка, за всеми бабами бегал в округе, бит не раз был, короче, его жене был и позор, и обида, правда, детей у них было пятеро. Звали его Егорий Мраль, что это значило и откуда взялось такое прозвище, толком никто не знал, а женка его была Татьяна Гадючка. Народ прозвище просто так не даст, было в ней что-то подколодное.
Так вот, Егорий этот гулял-гулял да догулялся. Опоила его Гадючка однажды зельем сонным, уснул Егорий крепким сном, а проснулся уже без яиц – их эта самая Татьяна серпом отрезала, прежде перевязав мошонку бечевой. И все.
– Вот это да! И что ей за это было? – удивился я, на этот раз темпераменту и колоритности поступков своих дальних предков.
– А ничего не было. Егорий проснулся без яиц. Больно. Поэтому драться не полез. А потом сообразил, что пойдешь воеводе жаловаться – ее, конечно, накажут, скорее всего, до смерти, но ему придется жить евнухом до конца дней своих среди сельчан, которые его не любят за блядство. И уж можешь не сомневаться, что дразниться будут, не жалеючи ни его, ни его детей.
Он подумал-подумал, да и не пошел никуда, а так без яиц и доживал свой век тише воды ниже травы. Так что ты, мой друг любезный, легко отделался, – неожиданно перевел стрелки на меня дедушка. – Ты на женку свою жалуешься, а сам-то каков, изблядовался ведь весь.
